Вечером вызванивает водителю Натана и едет в Измайлово, к Николаю Ивановичу.

Дорога долгая, дважды в затор попадает, зато часть города как бы в разрезе видит – сколько и чего понастроено. Уйма чего, не узнать знакомые места. Но мысли не об этом. Стоит перед глазами маленький, сухонький, лысый человек с бородавкой на носу, подвижный, шебутной, любивший покалякать о литературе, живописи, в чем превосходно разбирался. А занимался дядя Коля, как Ситников его называл, военной техникой, которой всю жизнь отдал. Был он на пять лет моложе Костиного отца, восемнадцатого года, познакомились они на испытаниях и подружились. Ближе человека у отца и не было, наверное. Хотя виделись не так уж часто – дядя Коля из командировок не вылезал. Дослужился до полковника, а мог стать генералом, как отец считал. В сорок седьмом придумал дядя Коля что-то революционное по радиолокации. У американцев не было такого. Начальник «ящика», где работал дядя Коля, доложил по инстанции. Чертежи и схемы на стол высокому военному начальнику легли. Тот должен был к Берии идти, который военно-промышленный комплекс курировал, пробивать дорогу новому, но сдрейфил и не пошел. Спустил на тормозах опять в «ящик»: дорабатывайте, стройте опытный экземпляр, тогда поглядим. Рассудил начальник так: ежели в самом деле революционное этот капитан-недомерок изобрел, всем повышение, премии, звезды на погоны, ордена, а если нет, если конфуз выйдет, что тогда? С капитана взятки гладки, он – никто, ну, дадут ему по шее, и все, даже не арестуют. А с него, начальника, шкуру дудкой снимут, разжалуют, в Тмутаракань сошлют за то, что Берию в заблуждение ввел, а тот мог Сталину рассказать: вот, мол, какое оружие у нас есть… За такой обман могут и на Лубянку… А через года два у американцев появилось аналогичное.

Знал это Костя со слов отца. Сколько ни пытался дядю Колю выспросить, не получалось: отделывался тот туманными фразами и переходил на обсуждение новинок в последних номерах литературных журналов.

Любил Костя вслушиваться в речь дяди Коли. Пек тот фразы, как блины, и если о речи человека можно сказать – вкусная, то именно такой была она. Ее хотелось смаковать. Может, и грешил он отчасти многословием, но Косте было это всласть. Умение подмечать смешное во всем, что окружает, мягкая, ненавязчивая манера вести разговор, без дешевого балагурства и непременного желания рассмешить, добавляли словам дяди Коли теплый, хотя и слегка ироничный окрас. И еще никогда не вел пустопорожние разговоры, просто треп, столь многими обожаемый, для него исключался. Кое-что сказанное им помнится по сию пору, например про то, что мелкие дела нередко требуют такой же затраты усилий, что и крупные, следовательно, надо учиться делать различие и не изводить годы попусту.

Росли у дяди Коли и Верочки две дочери-погодки. Поздние, младше Кости – Оля и Катя. Отец Костин втайне мечтал, чтобы женился сын на одной из них, когда подрастут. В гости к дяде Коле всегда брал с собой, приглашал в полном составе их семейство к себе, Костя же не реагировал ни на ту, ни на другую – почти десять лет разницы сказывались, они для него были детьми. Были дружны, встречались домами, и не более. Появилась Полина, и вопрос сам собой отпал.

Девчонки в свой срок вышли замуж, родили по сыну, развелись, долго жили одни, Оля потом снова надела обручальное кольцо, а у Кати не сложилось. Нового мужа Олиного Костя не видел – появился он уже после его отъезда в Америку.

Но все это не имело никакого значения по сравнению с тем, что случилось с Николаем Ивановичем. Получая военную пенсию, продолжал он работать на гражданке и в свои семьдесят оказался востребованным, мозги его светлые пригодились. В какой-то новой фирме чуть ли не главным специалистом стал. Дядя Коля жутко переживал по поводу Костиного отъезда, пытался отговаривать. Да, жизнь невеселая, из всех щелей тараканы прут, преступность и прочее, однако это не повод… и так далее. Вдруг о себе заговорил: «Пускай меня убьют, я не поеду ни в какую эмиграцию…» Как напророчил. Пошел как-то в сберкассу за пенсией и не вернулся. Два часа нет, три, пять… Верочка всех обзвонила – нигде не появлялся. Тут соседи в дверь: лежит какой-то человек в парадном, лицо – месиво кровавое, вроде на Николая Ивановича похож. Бросается вниз Верочка – точно он, живого места нет. И карманы вывернуты – пенсию полковничью искали. Да он сам бы отдал – с его-то теловычитанием драться… Так ведь звери – отняли деньги и избили до полусмерти, голову проломили чем-то тяжелым.

В больницу отвезли по «скорой», там брать ни за что не хотели – он же мертвяк. Сунули врачам, уговорили принять. И свершилось чудо – оклемался дядя Коля, медленно пошел на поправку. Но не судьба: делали очередной укол, внесли инфекцию, начался сепсис…

Обо всем этом прочитал Костя в письме Верочки.

Вот и подъезд кирпичного девятиэтажного дома, домофон, набирает Костя сообщенный Верочкой код, разрисованная черным и красным фломастерами, с матерными словами дверь впускает в темное пространство, ведущее к лифту. Здесь и лежал избитый, изуродованный старик. «Пускай меня убьют, я не поеду ни в какую эмиграцию…» Звонит в обитую дерматином дверь, на пороге старушка с седыми буклями, в которой трудно признать прежнюю Верочку. Впрочем, не виделись столько лет…

Обнимает ее, в ответ сдержанные рыдания: «Как я рада, думала, уж не свидимся». Из кухни бегут сестры в передниках, на шею Косте, объятия, поцелуи. И вновь остро колет: нестарые еще женщины, а выглядят совсем не на свой возраст.

В комнате у окна накрыт стол. За ним сидит толстый, бородатый, с плешиной мужчина в салатовой рубашке с короткими рукавами. Смотрит на Костю не мигая, изучающе, взгляд тяжелый, сумрачный. Отвык Костя от таких взглядов, внутренне сразу подбирается.

– Знакомься, это мой муж, – представляет его Оля. Человек грузно встает, протягивает короткую пухлую руку в рыжих волосах и не меняя выражения лица:

– Арсений.

На голову ниже Кости, ширококостный, с животом. Что-то в нем сразу отторгает, и не только взгляд. Костя сдержанно улыбается, пожимает руку – в конце концов, не ради него приехал он сюда. Оглядывается, осматривается – помнится, все как прежде: малогабаритная квартира со старой, пахнущей пылью мебелью, стены сплошь в книжных полках, в одной из полок, под стеклом, большое фото дяди Коли, только лицо, такое выразительное и такое живое.

– Все готово, садимся, – приглашает Верочка.

Костя – во главе стола,