Особенно ей нравились те, где люди вели себя по-разному, одни или в группах.

И еще эксперименты, которые показывали, как направлять людей туда, куда тебе нужно, делая их по-настоящему счастливыми или несчастными.

Однажды, появившись после долгого перерыва, Блюстоун попросил разрешения провести еще несколько тестов – «это недолго, опять истории по картинкам».

– Конечно, – сказала его подопечная и помахала экземпляром «Психология сегодня». – У вас еще есть такие?

– Я гадал, как ты к ним отнесешься. Заинтересовало?

– Да.

– Конечно, Грейс, ты получишь все экземпляры, которые мне удастся отыскать… Кажется, в машине есть еще.

Девочка вышла вслед за психологом из дома и пошла к его коричневому «Бьюику». На переднем пассажирском сиденье сидела женщина с худым лицом и волосами, которые казались снежно-белыми. Блейдс даже в голову не приходило, что Малкольм может ездить не один.

Потом она обозвала себя дурой. Он дружелюбный человек, и у него, наверное, много разных друзей. Целый мир за пределами ранчо, журналов и психологических тестов для воспитанников из приемных семей.

По какой-то причине эта мысль вызвала у Грейс острую боль. В верхней части ее живота, прямо под грудной клеткой, в центре. Она отвела взгляд от женщины.

Стекло на месте пассажира опустилось. Тихий, ласковый голос произнес:

– Привет.

Девочка заставила себя повернуться к женщине, и первым, что она заметила, были брови. Маленькие полукружья идеальной формы. Улыбавшиеся ей губы были накрашены бордовой помадой.

Ровные белые зубы. Острый подбородок. Ямочка на левой щеке. Очень привлекательная женщина. Она как будто сошла с картинки в «Реалите» – носила одежду haute couture, ела escargos и пила Bourdeaux в Париже, в Каннах или в grand château в долине Луары[8].

– Привет. – Голос Грейс был таким тихим, что она себя почти не слышала.

Дама с белыми волосами вышла из автомобиля. Она была примерно одного возраста с Малкольмом и тоже оказалась высокой – конечно, не такой громадиной, как он, но одной из самых высоких женщин, которых Блейдс когда-либо видела, – и худой, как журавль. На ней были серый свитер, черные брюки и серебристые туфли без каблуков, украшенные золотыми пряжками. Волосы у нее оказались не белыми – просто солнечный свет осветлил их, сделал одновременно золотистыми и серебристыми.

В «Реалите» такие волосы назвали «пепельными».

Челка спутницы Блюстоуна, выглядевшая так, словно ее стригли по линейке, доходила до середины гладкого, бледного лба. Из-под челки смотрели слегка прищуренные глаза, широко расставленные, с крошечными морщинками в углах. Взгляд ярко-синих глаз был ласковым, и хотя женщина улыбалась, девочка почувствовала в ней глубоко спрятанную печаль.

– Мисс Грейс Блейдс, это профессор София Мюллер. Профессор, Грейс, – представил их Малкольм.

Светловолосая женщина протянула руку:

– Не обращай внимания на все эти глупости. Я – его жена. Называй меня Софи.

Пальцы у нее были длинными, гладкими и прохладными, с ногтями жемчужного цвета, которые блестели, как хромированные детали автомобиля. Она была похожа на королеву из книжки с картинками. На монарха.

Блюстоун был большим, но на монарха он совсем не походил. Скорее на Маленького Джона из «Робин Гуда». Добрый великан. Не такой, как в истории про бобовое дерево…

– Грейс – красивое имя, – сказала профессор София Мюллер, и ее улыбка стала еще шире. – Для красивой девочки.

Блейдс почувствовала, что краснеет.

София же поняла, что допустила оплошность, потому что бросила короткий взгляд на мужа.

Она его жена, будь с ней повежливей.

– Спасибо за комплимент, – сказала Грейс. – Рада с вами познакомиться, профессор Мюллер.

Она его жена, но не взяла его фамилию?

На секунду все умолкли.

– Ах да, «Психология сегодня»! – воскликнул Малкольм, после чего открыл заднюю дверцу машины и вытащил кипу журналов.

– Значит, он нашел способ избавиться от своей коллекции. Грейс, я у тебя в долгу – ты облегчила мне весеннюю уборку, – сказала Мюллер.

Девочка знала, что от нее ожидают улыбки, и улыбнулась.

– Я отнесу их тебе в комнату, – сказал Блюстоун.

– Я сама, – возразила Блейдс.

– Они тяжелые.

– Давайте все вместе, – предложила София. – Втроем мы быстро справимся.

* * *

Разделив кипу журналов, они направились к дому: Грейс впереди, а Малкольм и София за ней. Супругам пришлось укоротить шаг, чтобы не наступать девочке на пятки.

Блейдс понятия не имела, о чем они думают. Ей не давали покоя такие мысли:

Он нас познакомил. Значит, она не знала, как меня зовут.

Он никогда не рассказывал ей обо мне.

Потому что он не обсуждает приемных детей?

Или потому что Грейс для него не важна?

* * *

Малкольм как будто прочел ее мысли, потому что во время следующего визита, неделю спустя, он спросил:

– Нравится психология?

– Да.

– Софи была рада с тобой познакомиться.

– Я тоже, – солгала Грейс. Она ничего не имела против новых людей, но не особенно думала о них.

Когда они с Блюстоуном устроились в гостиной, чтобы закончить вторую часть теста с картинками, он сказал:

– Наверное, ты уже догадалась, что я не говорил Софи о тебе – дело в конфиденциальности, в твоем праве на частную жизнь. Кроме того, я серьезно отношусь к тому, что мы делаем, и это не тема для светской беседы. В любом случае речь не обо мне, потому что звезда – ты.

– Звезда чего? – спросила Блейдс, хотя прекрасно знала, что психолог имеет в виду. По какой-то причине ей хотелось услышать, что он скажет.

– Того, что мы делаем вместе, Грейс. Моя цель – оптимизировать твое образование.

Малкольм стал объяснять слово «оптимизировать». Единственный человек, который не обращается с ней, как с тупой.

– Я объяснил… почему не обсуждал тебя, потому что не хочу, чтобы ты подумала, что ты для меня не важна. Наоборот, очень важна, и именно поэтому я обязан охранять твою частную жизнь. Несмотря на то что по закону у тебя нет права на конфиденциальность. Знаешь, почему?

– Потому что я в приемной семье?

Темные пушистые брови профессора печально поникли.

– Нет, но это логичный ответ. Настоящая причина в том, что все дети до восемнадцати лет лишены права на конфиденциальность – даже относительно того, что они говорят психологам. Я считаю, что это абсурдно и ужасно неправильно, Грейс. Думаю, нам следует гораздо больше уважать детей. Поэтому я нарушаю правила и на сто процентов храню секреты, не пишу о том, чего дети не хотели бы.