Беда - Джесси Келлерман

Гаври

Она помазала его раны бальзамом.

Он жаловался на горечь ее зелья.

Книга странных мыслей, 5:7

Четверг, 19 августа 2004

Отделение гастроэнтерологии, первая неделя практики

Джона Стэм услышал крик…

Два сорок пять утра, он шагал по Таймс-сквер в поисках новых кроссовок. Крутые, крепкие «Рокпорт Уокерс» пережили два года теоретической медицины, но пали жертвой физиологических жидкостей уже в самом начале практики. Безнадежно испорченные, они хлюпали на ходу, оставляя влажные следы, точно парочка улиток-переростков. Среди обретенных обувкой новых особенностей бросалась в глаза — точнее, шибала в нос — вонь человеческого дерьма.

Всего-навсего обувь. Сама по себе гибель «Уокерсов» Джону почти не печалила, огорчало очередное доказательство собственной профнепригодности, как будто и без того ему ежеминутно не тыкали — опять же в нос — тем или иным промахом.

За пришедшую в негодность обувь, как и за все в своей жизни, Джона привычно винил только самого себя. Правила он знал, читал Книгу, внимал призракам Третьего Курса: закончил смену — первым делом ВЗД, вон-за-дверь. Cito, citissimo.[1]Промедлишь, попадешься — мертв по прибытии. Особенно на практике в хирургии. Хирурги, то бишь ординаторы хирургического отделения, плевать хотели на тот факт, что твоя смена закончилась двадцать минут назад. А лечащим врачам и вовсе на тебя плевать. Им нужна помощь — пошевеливайся. Единственный способ спастись — вылететь из больницы на сверхзвуковой скорости, едва отдежурил.

А он задержался. Ему предстояло оттрубить в этом отделении двенадцать недель, и Джона решил осмотреться на досуге. Задавая вопросы — даже самые невинные, вроде «Где мы встречаемся?» или «Как пройти в туалет?», — выглядишь плохо подготовленным. Сам даешь им в руки дрючок, которым тебя вздрючат, ибо Великие Боги Хирургии забудут твое имя, забудут, что у тебя могут быть и другие дела, забудут, что ты живой человек с бьющимся сердцем и свободной волей, но никогда, никогда не упустят из виду ни одного твоего ляпа. Запомнят, кто обнаружил недостаток смекалки или осведомленности, наскочат и расхерачат хирургически — взрежь-его, выжми-из-него-сок, прибей-его-мошонку-к-стене, — пока виновник не расхлюпается, точно маленькая девочка, обмочившая свои маленькие трусики.

Джона любил больницы под вечер: рабочий день вроде закончен, пациенты угостились ранним ужином, теперь наслаждаются телевизором, обезболивающими и нытьем. Госпиталь Святой Агаты, больничное маппет-шоу: до белизны отмытый линолеум, инвалидные коляски, Гималаи медкарт, которые предстоит заполнить, подушки из низкоаллергенных материалов, жертвы аварий, раковые больные, стоны, камни в почках, шкафы с образцами, серая вода в ведрах со швабрами, мошенничество со страховкой, вирусы, бактерии, прионы, переломы, патологические изменения, порезы, взбесившиеся болевые рецепторы — все замерло на миг. В таких заведениях, как Святая Агги, затишья не бывает никогда, но около половины седьмого вечера эта больница, как и прочие крупные медицинские учреждения, вдруг набирала побольше воздуха, выдыхала, икала, и на миг возникала иллюзия покоя, позабытое представление о том, что вечера созданы для отдыха — не работай ты в чертовой больнице.

Он брел по варикозным коридорам, шелушась усталостью, расползающимися мыслями, жалостью к себе. Но это все шелуха, ее можно стряхнуть. Он знал, что будет врачом, — он жизнь положил на то, чтобы его вот так гоняли в хвост и в гриву. Для этого он учился в университете и готовился к Медицинской школе. Сутки напролет штудировал учебники, прорубился сквозь вступительные, отвалтузил приемную комиссию. Все ради того, чтобы попасть сюда. Чувствовать себя под конец смены использованным кондомом — привилегия, чувак! И антисептическая вонь — не беда, и жесткий синеватый свет, и эти до безумия радостные пастели на стенах, точно выломали кусочки Майами и сбросили без парашюта сюда, на Манхэттен. Не беда… И тут кто-то щелкнул пальцами у него перед носом.

— Эй! Отключился?

Их метод. Смирись или уходи навсегда. Ищешь, как приспособиться. Например, мысленно переносишься в другую обстановку — вечеринку в своей голове устраиваешь, — там-то дашь сто очков вперед этому засранцу.

Перебираешь в уме свои преимущества. Во-первых, личная гигиена. Ординаторы почти не выбираются из стен больницы, вот у этого явный избыток серы в слуховом проходе, по-простому говоря (два года назад Джона так бы и высказался), до хрена дерьма в ухе. Победа в первом раунде, Стэм!

Во-вторых, наружность. На расплывшемся брюхе ординатора патронташ из пейджеров, телефонов, коммуникаторов — разжиревший Бэтмен с грязными оттопыренными ушами. Чистая победа во втором, Стэм!

В-третьих, обаяние. Тут и сомневаться не приходится, гляньте на этого малого, который тычет ему пальцем в предплечье и посылает вниз с эдакой начальственной ухмылкой, — победа, Ст…

— Чего таращишься, будто оглох! — От яростной жестикуляции на груди ординатора ворохнулся бейджик. «Бендеркинг Девон инт-2». Интерн второго года. Заячья губа чуть не рвется в презрительной усмешке. — Не прикидывайся, все ты слышал!

— Виноват.

— Нам нужны руки.

Вот именно. Его тело, его мозг никого не интересуют. От него требуются только руки.

Смена давно закончена, Бендеркинг ему не начальник, скорей бы домой, урвать четыре часа сна. Но всего лишь третий день практики в хирургии, Джоне хотелось всем угодить, и он с улыбкой ответил: «Иду» — и побежал вслед за Бендеркингом в сторону предоперационной. Все, что велит сделать доктор, — до тех пор, пока он не потребует вымыть его машину и сделать минет его пуделю, или наоборот, — все делаешь, и делаешь с охотой.

Прыгая через ступеньку, Бендеркинг ввел его в курс дела: белая Ж, 3 7, боли в животе. Час ожидания в приемной, потом медсестра обратила внимание на то, как она мечется из стороны в сторону, — тахикардия, давление упало, температура за сорок, затрудненное дыхание, живот твердый. Полтора года после резекции желудка, сбросила полцентнера. Все равно что четверть века везти на закорках второго человека и сбросить его наконец.

Прошли через двойные двери, и вот она: обвисшая оборками кожа, ставшая ей не по размеру, — розовый разношенный подвенечный наряд, от которого только смерть избавит.

В предоперационной хаос, каждый наперебой спешит помыться и облачиться, пока не явился царь и бог, хирург. Прерываются лишь затем, чтобы отвести душу, как отводят ее в предоперационной: наорав на студента. Джона схватил халат и перчатки, и операционная сестра тут же завопила: «Испачкал, бери другие», хотя он даже пакеты не успел распечатать, халат и перчатки оставались стопроцентно стерильными, но, видимо, сам студент был нечист и заразен. Он сбегал в кладовую, послушно принес другой халат, другие перчатки.