Служба медленная и скучная, в немалой степени из-за отсутствия гимнов. Олли произносит надгробную речь настолько искренне, насколько это возможно, то есть достаточно обобщенно. Уйма «я люблю тебя», уйма историй про то, как Диана занималась благотворительностью. Слушая, я невольно вспоминаю надгробную речь Олли на похоронах Тома. Тогда в зале не осталось ни одной пары сухих глаз. Сам Олли едва мог говорить от слез, и в результате я большую часть времени простояла у него за спиной, положив руку ему на плечо. Но сегодня ему не удается выжать даже затуманенный взгляд.

Я пытаюсь представить себе надгробную речь, которую я произнесла бы Диане, если бы мне дали эту роль. Я смотрю на ее фотографию в рамке на гробе. Подбородок вздернут, взгляд настороженный, губы изогнуты в едва заметной улыбке. Снимок настолько точно передает, какой Диана была при жизни, что я невольно испытываю… что-то. Трудно поверить, что я больше не увижу эту сдержанную улыбку. Также трудно поверить, что она покинула этот мир не на своих собственных условиях.

Меня охватывает трепет: поначалу слабый, он постепенно захватывает мое тело, прорывается как крик. Я осторожно подношу руку к губам, но из груди вырывается мучительно громкое рыдание. Дети с любопытством смотрят на меня. Даже Олли умолкает и хмурится. Я хочу собраться, но это как несущийся поезд. Я сгибаюсь пополам, поглощенная им. Сильнейшая эмоция. Полная, необъяснимая утрата.

Олли и Патрик несут гроб вместе с двумя друзьями Тома. Остальные два места (очевидно, требуется шесть носильщиков) предоставили персоналу похоронного бюро. Я думаю, что, возможно, эту роль следовало бы предложить нам с Нетти, но никто не спросил меня, поэтому я могу только предположить, что никто не спросил и Нетти. Итак, Диану выносят и водружают на катафалк, и мы вынуждены терпеть светскую беседу еще сорок пять минут, пока мои дети носятся по лужайке, словно на детском утреннике в саду. Харриет забралась на дерево и сидит на ветке бок о бок с другим ребенком, которого я видела на площадке, возможно, внуком одной из подруг Дианы. Подолы их платьев перепачканы грязью.

Люди начинают понемногу расходиться, большинство направляются в банкетный зал отеля «Полумесяц», где мы сегодня после полудня выставим бутерброды и напитки. Но несколько человек, которые не собираются в «Полумесяц», мешкают вокруг, чтобы выразить свои соболезнования. Соболезнование за соболезнованием, да еще без алкоголя – процесс, откровенно говоря, изнурительный. Судя по выражению лица Олли, мой муж тоже так думает, поэтому я говорю ему, что он может идти и оставить меня прощаться с последними гостями.

– А как же дети? – спрашивает он.

– Я займусь детьми. Иди.

В конце концов он все-таки уходит со старым другом Тома.

А я остаюсь на месте, за мою ногу цепляется Эди, и тут ко мне подходит очередная женщина в трауре. Молодая, лет на пять-десять моложе меня, и кожа у нее бежево-коричневая. Мужчина рядом с ней кажется мне смутно знакомым.

– Вы Люси, – говорит женщина.

– Да, – отвечаю я. Мой взгляд возвращается к женщине. Сомневаюсь, что видела ее раньше, но, с другой стороны, сегодня здесь было много людей, которых я не узнала. – Мы встречались?

Она улыбается.

– Я видела вашу фотографию в доме Дианы. – На ней черное платье с длинными рукавами, черные сапоги и изумрудно-зеленый платок. – Я Гезала. Это мой муж Хакем.

– Приятно познакомиться с вами обоими. Как вы познакомились с Дианой?

– Я была беременна, когда приехала в Австралию, – говорит Гезала. – Диана была добра ко мне. Она была рядом, когда я родила своего сына Араша на кухонном полу.

– Так это были вы?! – восклицаю я. – Да, я слышала об этом.

Диана сидит на полу, да еще принимает роды – такую картинку трудно забыть.

Гезала улыбается.

– Она была очень хорошей женщиной.

– А вы чем занимаетесь, Люси? – спрашивает Хакем.

– В настоящий момент сижу дома с детьми, – отвечаю я. Меня сегодня много об этом спрашивали. («Что поделываешь, Люси? Чем намерена заняться теперь, когда с деторождением покончено?») Обычно меня не слишком волнует, что думают другие, но, учитывая наш новый статус банкротов и размер нашего долга, я не могу не задаваться вопросом… А чем я, собственно, занята? Я была так решительно настроена сидеть дома с детьми и заниматься хозяйством, так стремилась делать то, что делала моя собственная мама, что никогда не сомневалась в своем выборе. А теперь вдруг усомнилась.

– Когда-то я была рекрутером… – начинаю я, но Хакем меня прерывает:

– Наверное, у вас это семейное. Несколько лет назад Диана нашла мне работу, когда никто в этой стране даже не приглашал меня на собеседование. Теперь благодаря Диане я снова стал инженером.

И тут я понимаю, откуда я его знаю. Я видела его однажды в доме Дианы. Я помню, как он ее благодарил, помню меру его благодарности. Я помню, как Диана отмахнулась от нее, точно это не такая уж большая услуга.

– На самом деле, нас с Хакемом как раз вчера пригласили занять места в попечительском совете благотворительной организации Дианы, – говорит тем временем Гезала. – Она пожелала, чтобы в совет вошли представители беженцев.

– Меня это не удивляет, – говорю я. – Диана была увлечена благотворительностью.

– Мы позаботимся о том, чтобы ее наследие не угасло. Она еще будет нами гордиться.

Я молчу, думая о том, что это все, чего я хотела очень долгое время, – чтобы Диана мной гордилась.

Гезала берет меня за руку.

– Диана много трудилась, чтобы каждый человек получил свой шанс, – говорит она. – Но, возможно, она была так занята решением мировых проблем, что забыла дать шанс тем, кто находился прямо у нее под носом.

Я улыбаюсь Гезале, и вот так, после ее смерти, чуть лучше начинаю понимать Диану.

ДИАНА

ПРОШЛОЕ…

– Ты уверена, что с тобой все в порядке? – говорит Том, пока я снимаю больничный халат.

– Да все со мной нормально! Я просто слегка ударилась головой. Столько шуму из ничего. И в больнице меня оставили на ночь только на случай, если я подам на них в суд из-за скользких полов или что-то в этом роде.

Я надеваю брюки, которые привез мне Том.

– Я все еще не могу поверить, что Люси тебя толкнула.

– Она волновалась за Харриет, Том. Как и все мы. На этом надо сейчас сосредоточиться, а не на глупой шишке у меня на голове.

Надев рубашку, я начинаю застегивать пуговицы.

– Заглянем в палату повидаться с Харриет перед уходом? – спрашивает Том.

Я колеблюсь.

– Сомневаюсь, что мне следует это делать.

– Чушь. Ты же ее бабушка.

– Люси ясно дала понять…