Я переворачиваю телефон набок.

– Как будто все хорошо. Она спит.

– Хотите, сфотографирую вас вместе?

Я на секунду задумываюсь.

– Вообще-то я бы с удовольствием.

Я пододвигаюсь к спящей дочери и кладу свою голову рядом с ее, и Ингрид делает снимок. На фотографии получается два огромных подбородка, и мне практически можно заглянуть в ноздрю, но я буду лелеять его вечно.

– Только что звонила ваша свекровь, – небрежно бросает Ингрид.

Диана звонила каждый день, дважды в день. Поняв, что я не отвечаю на звонки, она начала звонить в больницу и связываться с сестринским постом. Она знает, что с Харриет все будет хорошо, я заставила Олли написать ей, как только мы сами узнали. Я все еще злюсь на нее, но никто не заслуживает мук, какие переживаешь – беспокоясь о ребенке хотя бы секунду дольше, чем необходимо.

Я чувствую на себе взгляд Ингрид и вздыхаю. Ингрид, конечно, знает, что я сделала с Дианой – все в больнице знают о «нападении». Вот как медсестра, которая нас обнаружила, это назвала. Нападение. Это, вероятно, точное описание, хотя Диана поспешила опровергнуть его, настаивая (даже после того, как ее доставили на носилках в палату), что это наше личное, семейное дело. Надо отдать ей должное, Диана Гудвин пойдет на все, чтобы избежать скандала.

– Знаете, вы здесь настоящий герой, – говорит Ингрид, открывая карту Харриет. – Нет ни одной женщины, которая хотя бы раз в жизни не пожелала, чтобы ее свекровь получила травму головы.

– Даже вы, Ингрид?

– Особенно я! И уверена, моей невестке временами тоже хочется мне нечто подобное устроить.

– А вот я сомневаюсь, – возражаю я. – Будь у меня такая свекровь, как вы, Ингрид, я была бы на седьмом небе.

– Это вы сейчас так считаете. – Она улыбается. – Но через некоторое время я начну действовать вам на нервы. Когда кто-то входит в твою семью, рано или поздно он начинает действовать тебе на нервы.

– Почему у свекрови и невестки вечно все не складывается, а у тестя и зятя – наоборот?

Ингрид пишет что-то в карте.

– У них не бывает проблем, потому что они недостаточно переживают.

– Значит, у нас проблемы, потому что мы волнуемся? – спрашиваю я.

– У нас есть проблемы, потому что мы слишком волнуемся.

Ингрид смотрит на часы, потом делает еще одну пометку в карте. Затем она кладет карту на тумбочку у койки Харриет. Она уже в дверях, собирается уходить, когда останавливается.

– Знаете, ваша свекровь часто звонит.

– Она любит внучку, – говорю я. – Надо отдать ей должное.

– Возможно, – откликается Ингрид. – Но вам следует знать, что каждый раз, когда я беру трубку, она первым делом спрашивает о вас.

Когда полчаса спустя в больницу приезжает Олли, я говорю ему, что мне надо отлучиться. Он не спрашивает куда, и я уверена, что он считает, что я хочу съездить домой и принять душ, или переодеться, или купить что-нибудь для Харриет, – мы уже неделю по очереди дежурим в больнице. Я оставляю его с его догадками.

За рулем я размышляю над словами Ингрид. Мы слишком беспокоимся. Интересно, правда ли это? Если бы мне было все равно, я могла бы жить своей жизнью, принимая свекровь такой, какая она есть. Патрик, например, так и делает. Он не слишком жалует Диану, но, если она не сделала чего-то такого, что могло бы его рассердить в данный момент, эта неприязнь его совершенно не беспокоит. Он не притворяется, что ладит с ней, но и не расстраивается из-за того, что не ладит. Похоже, на него она никак не влияет. И поэтому я собираюсь простить Диану. Не потому, что она мне нравится, и не потому, что я считаю, что она заслуживает прощения. Я собираюсь простить ее, чтобы самой освободиться. Я собираюсь перестать «слишком беспокоиться».

Я останавливаюсь перед домом Тома и Дианы, сразу за машиной Тома, которая припаркована перед домом, – что необычно, ведь рабочий день еще не кончился. Я звоню, но никто не открывает. Подождав, я снова нажимаю кнопку звонка.

Диана довольно долго не подходит, но наконец я вижу ее силуэт через стеклянную дверь.

– Здравствуй, Люси, – говорит она.

Я недоуменно моргаю. Возможно, я впервые вижу Диану без макияжа. Волосы у нее мокрые и зачесаны назад, облепили овал головы, а все лицо, кожа, ресницы, губы кажутся одного и того же бледно-бежевого цвета. Она прижимает руку к груди.

– О боже! Что-то… с Харриет?

– Нет, нет, – быстро говорю я. – С Харриет все в порядке.

Но Диану трясет, колотит так, что она едва стоит на ногах. Я протягиваю руку и поддерживаю ее.

– Диана, с Харриет все в порядке, – повторяю я.

Но она продолжает дрожать. Схватив за плечо, я втягиваю ее назад в дом. Что-то не так. Она смотрит на меня широко раскрытыми, беззащитными глазами. Я беру ее за другое плечо, намереваясь спросить, что случилось, и тут колени у нее подгибаются. Я подхватываю ее и опускаю на пол.

– Том? – зову я. – Том? Ты здесь?

– Прости… – выдавливает она и вдруг начинает рыдать. – Мне очень жаль, Люси… Дело в Томе. В моем дорогом Томе. У Тома БАС, – объясняет Диана. – Болезнь моторных нейронов. Это…

– Я знаю, что это такое, – говорю я.

Я вспоминаю флэш-моб с ведрами льда несколько лет назад: люди тогда выливали себе на голову ледяную воду, чтобы собрать деньги и привлечь внимание к заболеванию. Очевидно, все прошло успешно, ведь больше мы об этом не слышали.

– Том подозревал, что что-то не так, но держал это при себе. Оглядываясь назад, все предельно ясно. Мышцы сводит судорога. Слабость. Почерк у него хуже, чем у Арчи. В уголках рта собирается слюна. – По щеке у нее скатывается слеза, но в остальном к ней вернулось самообладание. – Мне всегда казалось очаровательным, когда он пускал слюни. Как же мало мы понимали…

Мы с Дианой сидим в «хорошей комнате». Диана держит подушку на коленях и теребит тонкие золотые нити, вплетенные в ткань.

– БАС не повлияет на его разум, но будет понемногу лишать его возможности двигаться, пока он не утратит способность этот разум проявить. А тогда с ним будут разговаривать как с ребенком, а он будет не в силах сказать, что не выжил из ума и не глухой. – Еще одна слеза скатывается по ее щеке. – Но я такого не допущу. Никто не будет обращаться с ним как с идиотом. У него есть я.

Диана смахивает слезу со щеки и едва заметно кивает, как будто этот факт ее радует. И, скорее всего, так оно и есть. Она не может контролировать болезнь Тома, но она контролирует, как с ним обращаются, и она собирается позаботиться, чтобы обращались с ним хорошо. При всех ее недостатках Диана – как раз та, кого любой захотел бы видеть на своей стороне. Возможно, в этом и проблема. Мне всегда казалось, что она не на моей стороне, что она враг.

– Чем я могу помочь? – спрашиваю я.