– Привет, Диана, – говорю я. – Как поживаешь?

– Люси? – Повисает короткая пауза. – Ты больна?

Ну конечно же, Диана всегда переходит к самой сути.

– На самом деле да. Поэтому я и звоню. У меня грипп, и я… чувствую себя просто ужасно.

Я решила не говорить Диане, что беременна, до конца первого триместра. В предыдущие две беременности мне не терпелось ей рассказать (я думала, что ей понравится, что ее так рано посвятили в тайну), но оба раза она просто улыбалась и заверяла меня, что сохранит секрет, пока не минует опасный период. Никаких поздравлений. Никаких объятий. (Как ни странно, время от времени в ходе обеих беременностей она привозила мне пакеты винограда.) Поэтому на сей раз я решила, пусть узнает на отметке в три месяца, – как и все остальные.

– И тебе нужна помощь с детьми. – Это не вопрос и не предложение, хотя надо отдать ей должное, что она не тратит время попусту.

– Да.

Я слышу шорох на заднем плане, возможно, Диана листает свой органайзер. Нет сомнений, сейчас выяснится, что у нее все часы расписаны, но я все же надеюсь, что она найдет где-нибудь получасовой перерыв («между половиной третьего и тремя часами пополудни, но забрать детей надо ровно в три, потому что мне нужно отвезти детскую коляску через весь город, и я хотела бы вернуться до часа пик»). Факт в том, что я не настолько горда, чтобы отказаться от этого получаса. Я возьму все, что дадут.

– Я свободна, – говорит она мгновение спустя. – Я приеду и заберу их прямо сейчас.

Я моргаю.

– Ты сама… их заберешь?

– Мне просто нужно перенести доставку, но это не займет много времени. Я буду у тебя через час.

Когда Диана стучит в мою дверь, я все еще лежу пластом, но переместилась на диван. Арчи приклеился к айпаду, а Харриет сидит у меня на животе и скулит, требуя внимания. По полу раскиданы подушки, на журнальном столике – крошки от тостов, тарелки, кружки и, как ни странно, одна из моих свадебных туфель (дети!). Я даже не пытаюсь прикрыть беспорядок. Сил у меня хватает только на то, чтобы открыть дверь.

В руках у Дианы пакеты из аптеки.

– Заехала по дороге. Тут у меня парацетамол, конечно, это всего лишь жаропонижающее, но меня он всегда успокаивает. У меня еще есть таблетки от простуды и гриппа. Прими сразу две после нашего ухода. – Диана забирает у меня Харриет. – Так, ладно, сейчас я соберу сумку для детей.

Диана ловко ходит по дому, отыскивает сумку и набивает ее детской одеждой. Она находит бутылочки, детскую смесь и пару баночек детского питания, которые быстро загружает в сумку с подгузниками, а еще кладет туда несколько пеленок, салфеток и пустышек. Я могу только бессильно лежать и смотреть.

– Слушайте меня, дети, – говорит она, когда две сумки уложены. – Вы едете ночевать к Дидо.

Этого достаточно, чтобы оторвать Арчи от экрана. С ночевкой?! Диана никогда раньше не приглашала детей у нее переночевать. Даже Арчи. Ночевки у бабушки случались только в моих снах. Судя по тому, как он теперь носится кругами, Арчи, очевидно, тоже видел такие сны. Арчи обожает дом Тома и Дианы. Играть там в прятки – умопомрачительно, и он на удивление невосприимчив к нескончаемым монологам Дианы о том, что он не должен ничего трогать или ломать. Меня беспокоит лестница (мраморная, конечно же!), а Харриет только-только научилась ползать, но в настоящий момент я решаю, что риск того стоит.

– Будь осторожна с Харриет на лестнице, – говорю я Диане, пока она одевает детей.

Внезапно я понимаю, что я ни за что ее не поблагодарила. Я открываю рот, но не успеваю и вымолвить хоть слово, как меня пронзает другая мысль:

– И не подпускай их к бассейну!

Называйте меня сумасшедшей, но сочетание детей и бассейнов меня пугает. У Тома и Дианы есть закрытый бассейн (конечно же!), и им удалось обойти закон об обязательном ограждении бассейна, установив высоко дверные ручки и автоматически закрывающиеся двери. Все это прекрасно, вот только Арчи любит ходить к бассейну, чтобы посмотреть на гигантский аквариум, который они установили (ну конечно!), и если Диана отвлечется на Харриет, даже думать не хочется, что может произойти.

– Никакого бассейна, – соглашается Диана и исчезает за дверью с моими детьми.

И тут я понимаю, что так ее и не поблагодарила.

Я сплю. Непостижимый всепоглощающий оргазм сна. Такое бывает при беременности. Я много лет так не спала. Сны мне снятся странные, они постоянно меняются, а еще я просыпаюсь каждые несколько часов только для того, чтобы понять, что моих детей здесь нет и я могу спать бесконечно. Это немыслимая роскошь. Я ловлю себя на том, что хочу наслаждаться каждой секундой.

Около пяти вечера, когда я снова просыпаюсь, звонит телефон. Я хватаю его с прикроватной тумбочки и, еще не открыв глаз, прижимаю к уху.

– Алло? – Выходит у меня больше похоже на «Ннммннммо».

– Люси?

Я открываю глаза. Я сразу понимаю, что звонит Диана, хотя ее голос звучит непривычно – на пару тонов выше, чем обычно.

– Да?..

На заднем плане я слышу голоса…

Незнакомые голоса что-то настойчиво и встревоженно бубнят. Я чувствую, как по спине у меня пробегает холодок, словно позвоночник мне окатили водой со льдом. Я приподнимаюсь на локтях.

– В чем дело, Диана? Что случилось?

– Мы едем в больницу, Люси, – говорит она. В ее голосе сквозит страх. – Тебе нужно приехать туда к нам.

ЛЮСИ

НАСТОЯЩЕЕ…

Эймон ушел. К счастью, мне не пришлось прерывать драку: как только Олли увидел, что мы наблюдаем, он отпустил Эймона, который отряхнулся и вышел через парадную дверь. Олли тоже отряхнулся, повернулся и молча ушел к себе в кабинет. Я оставила его в покое ровно настолько, чтобы дети оказались перед экранами, и теперь решительно стучу в дверь.

– Входи, – говорит он.

Олли сидит в кресле, уперев локти в колени и обхватив голову руками. Он не поднимает глаз.

– Что происходит? – спрашиваю я.

Он не поднимает головы, что нисколько меня не успокаивает. Я думаю обо всем, что знаю о нем: о том, как он ест сухие хлопья на завтрак (без молока), о том, что он круглый год спит голым, о его лютой ненависти к сельдерею, такой сильной, что, едва переступив порог, он может сказать, приносил ли его кто-нибудь в дом. Но, очевидно, есть много вещей, которых я о нем не знаю.

– Прости, – шепчет он.

– За что ты просишь прощения?

Наконец он поднимает глаза. Лицо у него заплаканное. В голову мне тут же приходит самое худшее. Точнее, одна конкретная мысль, и приходит она очень быстро. Перед глазами у меня возникает жуткая картинка: Олли прижимает к лицу матери подушку с золотой нитью.