class="p1">Каждое утро за нами приходил автобус, и мы вместе с моряками древнего рижского парохода "Бривиба" отправлялись на выставку, где вскрывали ящики, расставляли экспонаты, чистили, мыли, подкрашивали. Не следует думать, что мы были плохими работниками, определенные технические навыки (вроде, бери больше — кидай дальше), виртуозное владение основными истинно русскими инструментами — кувалдой и ломом, давали нам значительное преимущество не только перед девушками из танцевального ансамбля "Березка", обслуживающимися персоналом посольства и торгпредства, но и перед английскими рабочими. Российской логикой и приемами английские специалисты не владели и постоянно требовали "plan" — чертеж, а когда вместо этого мы показывали комбинацию из трех пальцев и дружно хватались за кувалды, они в полуобморочном состоянии уходили на свой кофе-тайм.

Через неделю мы изрядно набили руку, знали, что где лежит и что и куда нужно тащить. В награду за это мы получали улыбки наших "березок", их нежные прикосновения и обилие прохладительных напитков, из которых предпочитали "Русский квас" в бутылочках со специально приготовленными для выставки красивыми этикетками. Кормили нас прямо на территории и очень неплохо, а по окончании работ отвозили в бассейн портовиков, где мы плескались часов до десяти вечера. Шутники прозвали этот период трудовыми студенческими каникулами и в который раз заставляли меня рассказывать о нашем пребывании курсантами в эстонском колхозе "Тулевик".

Грузить нас начали неожиданно, как объяснил торгпред, на питерских заводах и фабриках кончался запас натурального каучука, и началась его срочная погрузка на судно. Груз каучука представлял собой коричневую застывшую массу сока в виде больших, более ста килограммов неправильной формы мячей, обладающих невероятной прыгучестью. Не дай бог, если они срывались с подъема и падали в трюм. Словно разъяренные кенгуру, они совершали по трюму прыжки, предугадать направление которых было невозможно, поэтому грузили его с большой осторожностью, не торопясь. Увидеть репетиции наших "березок" мы так и не смогли, но зато еще пару раз успели искупаться в бассейне. Через три года в Гамбурге на гастролях ансамбля нам посчастливится встретиться с ними, но знакомых будет совсем немного, оказывается, во время концертов в Австралии около двадцати из них изъявили желание остаться. Говорят, что это был самый массовый "побег" во время гастролей.

Так или иначе, наше пребывание в Лондоне заканчивалось, оставалось перешвартоваться на другой причал для ожидания полной воды. У судов нашего типа имелась одна неприятная техническая недоработка завода — производителя главного двигателя. При реверсировании двигателя, как известно судно не самолет и может двигаться назад, и совершать задним ходом торможение, тахометр показывал количество оборотов, но в какую сторону вращается двигатель, определить было невозможно. Иногда двигатель при реверсе пускался в направлении обратном желаемому. Для этого стоявшие на корме всегда смотрели вниз и сообщали на мостик сторону вращения.

На этот раз, двигаясь задним ходом через бассейн дока, когда последовала команда" Средний вперед" для торможения, поздно заметили, что двигатель вновь пустился назад. В результате судно кормой ударило груженую баржу и получило пробоину около полутора метров длины и до полуметра ширины близко от воды. С кормы через пробоину хорошо просматривалась румпельная и штурвал аварийного рулевого привода. Выход в море с такой пробоиной, разумеется, был невозможен. К удивлению, баржа почти не получила повреждений, что можно считать большим везением. Документы на отход были уже оформлены, день был субботний, поэтому вероятность повторного визита портовых властей на судно была незначительна.

После короткого совещания судоводителей, не задавая лишних вопросов, экипаж приступил к авантюрной работе. Рваные края пробоины использовали для крепления брусьев, к которым закрепили рыбинсы из трюмов, словно шпангоуты, и зашили пробоину досками сепарации. Обнаружили на причале брошенный рулон рубероида, которым тщательно, в несколько слоёв накрыли доски снаружи, после чего все покрасили под цвет борта. К пяти часам ночи ремонт был закончен. Прибывший на борт лоцман ничего подозрительного не заметил, и вскоре мы уже бежали с отливом по Темзе в сторону открытого моря.

Хорошая погода, небольшое волнение сопутствовали нам до самого Таллина, куда к нашему счастью дали заход для бункеровки и получения продуктов. Нам здорово повезло, и мы подогнали приход в порт на пятницу после окончания рабочего времени.

Дальше было все просто. Третий механик Юра Шибин, до направления на судно работавший в судоремонтных мастерских, сбегал к мастеру и сварщикам, которые немедленно приступили к работе, указав, что оплата за нее будет обеспечена "жидкой валютой", то есть спиртом. Размер был равен двум ящикам "Столичной", к этому счету для их жен, чтобы не ворчали, приплюсовали модные тогда духи, и работа закипела. Великой для нас удачей стала прекрасная погода в разгар грибного сезона, а потому руководство пароходства не проявило желания посетить судно в воскресные дни.

В понедельник утром мы с Горковенко спустились на причал. Ремонтные работы были закончены еще ночью, увезено сварочное оборудование, обрезки металла. До начала рабочего дня оставалось еще часа два, и мы решили еще раз убедится в качестве проделанной работы. Под кормой на рабочем плоту, только что закончившие покраску, боцман Шилов и матрос осматривали свою работу в свете поднимающегося солнца.

— Да, — покачивал головой боцман Шилов, — здорово отличается от старой.

— Блестит зараза, как раз там, где была пробоина, — вторит ему матрос.

Вспомнив, чему меня учил боцман Дугов на "Жан Жоресе", я говорю: — Пыли с причала нужно набрать и на свежую краску. Будет почти такая же, как на борту.

— Вряд ли, — сомневается подошедший старпом. — Нужно было к растворителю керосинчика добавить, она бы серенькой стала.

— Нет, штурман правильно сказал. Пылью блеск гасить нужно, пылью, как гуталин на ботинках, — раздается сзади незнакомый голос.

Боцман неожиданно взрывается: — Тоже мне сапожник нашелся. Ты, дядя, иди, куда шел, без тебя сами разберемся.

Мы со старпомом оборачиваемся назад и замираем в ужасе. "Дядей" оказывается никто иной, как заместитель начальника пароходства Борис Иосифович Левенштейн, который тоже, присев на корточки, как ни в чем не бывало, внимательно разглядывает заделанную пробоину. Легкая ироническая улыбка на момент мелькает у него на лице. Старпом судорожно спохватывается, встает и громко рапортует: — Товарищ заместитель начальника пароходства

Угловым зрением вижу, как боцман со словами "Японский бог!" хватается за голову и делает шаг назад. Плот резко кренится и он, чуть не сбив матроса, неловко плюхается животом на плот.

— Можете не рапортовать, — прерывает старпома Левенштейн. — Я здесь не по службе, а просто зашел к своему коллеге, капитану Гусеву. Он на борту?

Получив утвердительный ответ, он обращается к боцману: — А вам, Георгий Шилов, как боцману должно быть стыдно, показывать