— Что теперь делать будем, Тедди? — тоскливо спросил он своего недалекого подчиненного. — Ты хоть понимаешь, как ты меня подставил?

— Меня самого подставили, — мрачно вздохнул Бергман. — И главное, не пойму, кто…

— Так разберись! — начал раздражаться мэр и тут же обреченно махнул рукой. — Впрочем, нет, лучше не надо, — и так уже дел наворотили: за год не разгрести.

— По-хорошему, надо Висенте с Карлосом мирить, — признал неоспоримое Бергман. — Иначе нам всем здесь места будет мало.

— Я их уже один раз помирить попытался… Я — пас. — Мэр упреждающе поднял вверх ладони.

— А все равно деваться некуда… — покачал головой Бергман. — Посадить я никого из них не посажу; значит, надо мирить.

Мэр задумался.

— Ладно… я попытаюсь по своим каналам хоть какую-то информацию добыть, но только у меня к тебе просьба: без меня — ни шагу. Ты понял?

Бергман поморщился; ему такая перспектива претила.

— Понял…

— Только учти, я это всерьез, — тихонько постучал кулаком по столу мэр. — Ни шагу означает ни шагу.

Бергман печально закивал. Он и сам никакой альтернативы, кроме как прислушиваться к мэру, для себя не видел.

* * *

Джимми узнал о происшедшем уже на следующее утро — едва вышел на работу и впервые за много лет приехал обедать домой. Сверкнул глазами в сторону подстригающей розы супруги и… ничего не сказал. Поел то, что она приготовила, вышел, снова глянул в ее сторону и снова — молчок, словно она была прокаженной или неприкасаемой.

А вечером к ним домой приехала Роуз.

— Нэнси, — без стука, словно своя, вошла она в холл, — можно тебя на минутку?

Нэнси замерла, а потом опомнилась и бросила взгляд на Джимми. Тот напряженно пялился в телевизор.

— Что ж… пошли наверх, — прикусила губу Нэнси. — Поговорим…

Чтобы не разговаривать в саду или на глазах у вездесущих детей, они поднялись по лестнице на второй этаж, зашли в супружескую спальню, и только тогда Роуз полезла в сумочку и достала большую черную кассету.

— Что это?

— У одного типа отобрала, — сухо отозвалась Роуз. — Здесь видеозапись того, что произошло.

По спине Нэнси промчался холодный вихрь. Она знала, как рискует Роуз, передавая ей прямые улики уголовного дела, — в том, что уголовное дело по факту ее захвата уже заведено, Нэнси не сомневалась.

— Зачем? Зачем ты это сделала?

— Не переживай, — отмахнулась любовница ее мужа. — Никто не знает, да и уголовного дела не будет.

— Как не будет? — обомлела Нэнси.

— Точно, — уверенно кивнула Роуз. — Бергман чего-то боится. Наши говорят, что мэр на него собак спустил.

Нэнси понимающе закивала. Слухи о том, что мэр города Хьюго Тревис как-то связан с итальянцами, в городе бродили давно и небезосновательно.

— Спасибо, Роуз, — сердечно поблагодарила она. — Только мне и посмотреть это не на чем.

— Магнитофон я уже привезла, — вздохнула Роуз. — У Саймона на сутки выпросила. Пошли, в машине возьмешь, — и, видя, что Нэнси на нее, кажется, не обижается, с облегчением добавила: — А то я даже и не знала, возьмешь ли ты что-нибудь из моих рук…

* * *

Чтобы просмотреть видеокассету, Нэнси пришлось дожидаться, когда все улягутся. Она вытащила из привезенной напарницей мужа огромной коробки большой черный ящик, принялась читать толстенную инструкцию, но разобралась, где и что втыкать, лишь к двум часам ночи. Затаив дыхание, вставила кассету в приемное отделение, дождалась щелчка и, сама не веря, что она это делает, нажала пуск.

По экрану телевизора побежала странная рябь, а затем сверху вниз наплыло изображение, и Нэнси увидела скатывающихся с крыльца, беспорядочно бегущих прямо на нее жутко перепуганных мужчин. Сердце сладко заныло; она знала, что это отчасти и ее рук дело.

Затем в кадре появился Бергман с мегафоном, и Нэнси сообразила, что не слышит звука, добавила, и из телевизора раздался характерный хрипловатый и так хорошо узнаваемый призыв:

— Я повторяю! Сопротивление бессмысленно! Если вы разумные люди, сдавайтесь!

Нэнси мгновенно взмокла. Она помнила эти слова. Там, в торговом зале, когда ее уже держали за локоть, они были почти единственной надеждой.

А затем она увидела себя — со стороны! Впервые в жизни! Так, словно она попала в кинофильм!

— Бог мой! Что с моей прической?! — ужаснулась Нэнси и тут же вспомнила, что за считанные минуты до этого стянула с головы капроновый чулок. — Ужас!

Кадр резко увеличился, и Нэнси оторопела. В ее расширившихся глазах отчетливо читалось наслаждение.

— Черт!

Что-то кричал Бергман, что-то, тыча ей стволом в висок, орал Карлос, но Нэнси было не до них. Прямо перед ней с документальной, холодной и беспощадной точностью открывалась ее собственная, скрытая даже от нее самой суть.

— Ни черта себе! — раздалось сзади, и Нэнси резко обернулась.

Прямо за ней стоял Джимми, но только смотрел он вовсе не на нее настоящую; он безотрывно пялился в экран.

— Ты же кончила!

Нэнси кинулась к телевизору и поняла, что не помнит, как все это выключается.

— Нет! Ты видела?! — возмущенно задохнулся нависающий над ней где-то сзади муж. — Ты же кончила! Я же тебя такой лет восемь не видел!

— Пошел вон! — рявкнула Нэнси и выдернула шнур телевизора прямо из розетки. — Я тебя настоящего тоже лет восемь уже не вижу! Слизняк, а не мужик!

Джимми отшатнулся, и его лицо приобрело странное, плачущее выражение. Он вздохнул, как-то сразу сгорбился, развернулся и молча, не говоря ни слова, побрел обратно в супружескую спальню.

«Ну, вот я и сказала все, что хотела», — осознала Нэнси. Прислушалась к себе и признала, что легче от этого отнюдь не стало.

* * *

Салли изнемогал. Этим вечером на него снова снизошел господь, и он, едва дождавшись конца смены, не обращая внимания на удивленного хозяина заправки, бросился к машине и спустя четверть часа уже колесил по раскаленным улицам проклятого города. Он жаждал крови.

Да, эта шлюха в мотеле при казино была хороша. Да, он резал ее до тех пор, пока она не вырубилась, но он так и не получил главного — ужаса, настоящего, неподдельного страха божьего в ее глазах. Сначала она молча отбивалась, потом яростно материлась, потом все-таки начала орать, и он — впервые в жизни — заткнул жертве рот простыней, но ни страха, ни раскаяния, ни даже мольбы в ее глазах Салли не увидел. До самого конца.

Уже потом, когда Салли ее раздел, он увидел эту татуировку на плече — яростно ощерившуюся клыками пасть дикой кошки. Точно такая же была у его мамы… И тогда Салли заплакал: мама снова встала на его пути — пусть и в ином обличье, но точно такая же, как и много лет назад, — яростная, несгибаемая и… желанная.