Боярин продвигался, проверяя путь ладонью по стене, в полной темноте.

Узкий проход закончился неожиданно, и Умной наткнулся грудью на дверь. Слава Богу, шёл боярин медленно, и петли не скрипнули. Через тонкую щель в проход скользнул луч неверного желтоватого света, и Умной услышал приглушённые голоса.

— Государь, я несведущ в ваших письменах, изволь начертать вот здесь буквы своего алфавита. Да, надо стараться, чтобы расстояния между буквами хоть примерно совпадали. Как наши шаги, что в математическом приближении одинаковы...

Бомелий говорил на латыни, а какой дипломат в те годы не понимал языка древних римлян? Умной обратился в слух, осторожно прижавшись к дверной щели.

— Готово, лекарь. Что дальше?

Голос Ивана Васильевича серьёзен и значителен. Они пишут? Что именно?

За последние дни не было оглашено ни одного государева указа. Значит, иноземец помогает Ивану Васильевичу вершить государственные дела? А по Сеньке ли шапка?!

— Теперь, ваше величество, извольте встать в центр изображённого нами круга.

Лучик света перед Умным померк, заслонённый широкой спиной.

Царь.

Застывший столбом в центре какого-то крута, о котором говорил лекарь.

Бомелий заговорил певуче и протяжно. Умной не разобрал ни слова, понял — не латынь, иной язык, не похожий на всё, когда-либо слышанные боярином.

Одновременно иноземный волхв лёгкими прикосновениями рук начал вращать перед собой царя, словно ребёнок, раскручивающий волчок.

Умной-Колычев не знал, что и думать.

Новое лечение? Как знать...

Нежданно боярин услышал в речитативе Бомелия нечто знакомое. Имя? Да. А вот и ещё.

Асмодей. Ваал.

Бесы из Библии.

Вот тебе и лекарь! Верно в народе стали говорить, только увидев новоприбывшего иноземца, — «злой волхв Елисей».

И не тронуть его сейчас, потому что с государем происходило неладное. Уже без посторонней помощи он вертелся всё быстрее, склонившись наподобие буквы С, едва не касаясь лицом высоко приподнявшихся при вращении краёв своего длинного одеяния.

— Сядь! — прошипел Бомелий, и не было к его голосе привычной угодливости.

И царь подчинился, сел на землю. Словно то был холоп перед грозным владыкой.

— Кто враги твои? Отвечай!

Так Грязной допрашивал у себя в приказе. Тех, кто на дыбе. А тут ничего не надо — только покорить волю, и всё.

Только покорить... Это волю государя-то!

Умной засомневался, что сможет сейчас справиться в единоборстве с таким опасным человеком. Лучше затаиться и слушать, как ни хотелось сейчас вытянуть саблю из ножен и ворваться в подклеть. Да и кто пообещать может, что государь вернётся в нормальное состояние, если лекарь будет зарублен.

— Сигизмунд-король, — начал перечислять Иван Васильевич. — Курбский князь. Девлет, царь крымский... собака...

— А Елизавета Английская?

— Пошлая девица... Замуж ей надо, чтобы в королевстве хозяин был.

— За кого замуж?

— А хоть и за меня, чем жених плох?

Иван Грозный расхохотался, искренне, рассыпчато, словно и не был околдован иноземным чернокнижником.

— Отношение к Московской компании?

— Пусть торгуют, раз и Руси это в прибыль! А вот во власть чтоб не смели вмешиваться! Ни у себя, ни, Боже избави, здесь. Купцы у нас торгуют, не правят!

— Запомни: Московская компания — твои верные союзники и друзья, а Даниил Сильвестр — советник надёжный.

— Сильвестр...

Царь мешком упал на пол.

Не успел Умной понять, что происходит, броситься на помощь, как у упавшего оказался Бомелий. Открыв пробку стеклянного флакона, он поднёс горлышко к носу царя.

Иван Васильевич со стоном поднял руку, провёл ладонью по бороде, рывком поднялся.

— Что произошло?

— Бывает и такое, государь. Предупреждать боялся, чтобы доверие ко мне не пропало.

— Я ничего не помню. У тебя не получилось?

— Всё получилось, ваше величество. Но для этого и необходим второй, чтобы слушать, что чужая душа говорит. Свою же душу никому услышать не дано.

— Что же говорил?

— О смерти врагов своих, государь! Сигизмунда первым назвал...

— Добрая новость. Ещё и правдой бы оказалась!

— Душа человеческая в высях рядом с Господом витает, как же она ошибиться может?

— Ладно... Ещё что?

— Государыне нашей нового мужа сулил...

— Елизавете? Отзывался о ней с восхищением, поди?

— Не смею, государь...

— Говори!

— Пошлой девицей её называл... Говорил, что сватов зашлёшь.

— Вот теперь поверил тебе, Елисей! В письме так её назвал, в личном, что посол Дженкинс и Лондон увёз. Не мог ты про то узнать, значит, и остальное верно говоришь!

— Всё как есть говорю, государь! И про Московскую компанию...

— Про неё-то что?

— Говорить изволил, что Сильвестр — верный твой слуга.

— Да что мне твои англичане! Что ещё о будущем сказал?

— Ничего, государь. Сознание потерять изволил... Даже к гаданию по буквам перейти не успели. Но это только первый опыт, ваше величество, можно ещё не раз попробовать, если угодно будет.

— Будет, Елисей, будет...

Иван Васильевич с кряхтением расправил плечи, потянулся.

— Поздно уже.

Умной-Колычев понял, что ничего интересного больше не услышит.

Он успел выбраться во двор, ещё раз предупредить стражу о молчании и увлечь спутников в караульную будку.

Открылась дверь, на свежий воздух вышел лекарь Бомелий. Волком зыркнул на стрельцов, пошёл по двору, подметая дощатую мостовую полами длинного одеяния.

— Григорий, последить бы за ним, — сказал Щелкалов.

— А то, — откликнулся Грязной. — За воротами дворца несколько молодцев комаров кормят вместо того, чтобы на перинах девок щупать. С радостью погуляют, куда бы ни пошёл лекаришка!

Жил Бомелий скромно, в стрелецкой слободе южнее Опричного дворца. Однако пошёл в иную сторону, огибая Кремль с севера, обходя расставленные от лихих людей поперёк улиц рогатки, хоронясь от ночных дозоров.

Шёл он тихо и незаметно, прячась от лунного света в тени заборов. Но ещё тише двигались за ним подьячие Разбойного приказа, натасканные на дичь серьёзней, чем плохо знающий Москву иноземец.