Почему-то она стала ярко красить губы – они теперь полыхали на ее лице алым переменчивым цветком. Она красила их так с самого утра, даже если никуда не собиралась идти, и волосы укладывала в замысловатую, очень красивую прическу, и надевала маленькое черное платье с открытыми плечами, и черные в серых блестках туфли на высоких тонких каблуках.

Феликсу из-за всего этого казалось, что мама играет теперь постоянно, каждую минуту. Он видел это своим переменившимся взглядом.

– Ты думаешь, что он может прийти неожиданно? – спросил Феликс однажды.

– Да, – кивнула мама. Улыбка блуждала на ее алых губах. – Я жду его каждую минуту. Я люблю его безумно, до боли в сердце, до отчаяния.

«Как можно любить до отчаяния? – подумал Феликс. – А главное, зачем?»

Он всегда знал, что любовь – это счастье, это спокойная радость. Именно так он любил маму, бабушку, дедушку. Но тому, что он узнал про любовь теперь, что перевернуло его сердце и жизнь, тоже невозможно было не верить. Мама была живым доказательством того, что такая вот любовь, как у нее, отчаянная, болезненная, безумная, – возможна…

Еще Феликс мучился виной перед бабушкой и дедушкой. Они всегда и во всем понимали его, особенно дедушка, поэтому ему никогда не приходило в голову что-либо от них скрывать. И вдруг приходится скрывать от них самое важное, что происходит в их с мамой жизни… Эта необходимость и была для него крайне мучительна.

Тем более мучительно это было потому, что он проводил теперь у бабушки с дедушкой гораздо больше времени, чем даже тогда, когда был маленький. Спектаклей у мамы в театре почему-то почти не стало, в кино она тоже больше не снималась, и тоже непонятно почему. И уезжала она теперь в этот свой Нижний Новгород почти каждую неделю.

Феликс понимал, что состояние лжи, в котором он теперь живет постоянно, не может продолжаться долго. Неизвестно, откуда он это знал, но знал же как-то. А значит, скоро бабушка и дедушка обо всем догадаются.

«А о чем – обо всем?» – спрашивал он себя иногда.

И сам себе отвечал: «О том, что мама хочет жить совсем по-другому, что она любит… этого».

Эти вопросы и ответы самому себе изматывали его, и он пытался убедить себя в том, что ничего особенного не происходит. Просто мама собирается выйти замуж. Ну и что такого? У Витьки Коршенкова мама вышла замуж, даже родила ему сестру – и ничего, все рады, а Витька если чему не рад, так только тому, что вместо писклявой девчонки не родился брат. А так с маминым мужем у него отличные отношения, вместе зимой на рыбалку ездят. Вот и он будет ездить… может быть.

Но, говоря себе все эти успокаивающие слова, Феликс не чувствовал ни малейшего облегчения. Ему казалось, что над ним нависает черная туча – все приближается, приближается, закрывает все больше неба… И никуда от этой тучи не денешься, потому что она огромная, она высоко, вверху, а он маленький, и он внизу, и накрыть его своей тенью этой туче так же просто, как накрыть муху.

Феликс смотрел, как муха ползет по стеклу. Занавеска была кружевная, и муху было видно отчетливо. В том, как она ползла, была бессмысленность и глубокое уныние. Противно было чувствовать себя такой вот точно мухой.

– Феликс, ну сколько можно в окно смотреть? – сказала бабушка. – Суп твой остыл. Давай-ка я тебе подогрею.

– Не надо, ба. – Феликс отвернулся от дурацкой мухи, ползущей по оконному стеклу, и посмотрел на бабушку бодрым взглядом.

Во всяком случае, он постарался, чтобы взгляд у него стал бодрый.

Но тут зазвонил телефон. Звонок был резкий, тревожный. Впрочем, Феликсу теперь все звонки казались такими.

– Да, Нина, – ответил дед. – Конечно, мы все дома. – Он послушал трубку и произнес резко, отчетливо: – Я не стану отводить его в метро. Приезжай за ребенком сама. Я должен убедиться, что ты по крайней мере в Москве.

С этими словами он положил трубку на рычаг. Руки у него дрожали.

– Дед… – Феликс подергал его за рукав. – Я же и сам могу в метро поехать.

Он действительно давно уже ездил по городу сам. Да и что тут такого, ему же двенадцать лет!

– Я знаю, что ты можешь, – улыбнулся дедушка. – Просто мы с бабушкой давно не видели маму. Разве будет плохо, если она к нам зайдет? Она ведь совсем у нас не бывает.

Это было правдой. С тех пор как Феликс узнал мамину тайну, она почти перестала заходить к бабушке и дедушке в квартиру. Сначала привозила Феликса в Трехпрудный переулок и прощалась с ним у подъезда, а потом вообще стала отправлять его из дому одного. Ей не приходилось за него волноваться – он всегда звонил ей сразу же, как только входил в квартиру в Трехпрудном.

И почему сегодня дед вдруг потребовал, чтобы она сама приехала за Феликсом?

Мама позвонила в дверь через полчаса. Как она успела доехать так быстро? Дедушка и бабушка жили ведь в самом центре, а Феликс с мамой на Юго-Западе. Их квартира называлась кооперативная, ее купил для мамы дедушка, когда она окончила театральный институт и почему-то не захотела жить со своими родителями.

Раньше Феликс не понимал, почему, ведь жить с бабушкой и дедушкой легко и приятно. Но теперь это было ему понятно… Мама всегда хотела жить по-своему, совсем не так, как они. Она вообще была не такая, как… Как все на свете.

Дедушка открыл дверь. Мама влетела в квартиру так, словно ее внесло вихрем.

– Собирайся! – приказала она Феликсу.

– Одевайся, ты хотела сказать? – пристально глядя на маму, произнес дедушка. – Что он должен собирать?

– Я сказала то, что хотела! – Мамины темные прекрасные глаза метали молнии. – Он должен собрать все, что ему здесь дорого. Мне надоели ваши поучения. Всё! Я расплатилась за вашу помощь сполна. Больше мы не будем обременять вас собою.

– Нина! – воскликнула бабушка. – Послушай себя! Ну что ты говоришь? Как у тебя язык поворачивается?

– Я давно должна была это сказать! – крикнула мама. – Мне просто не хватало мужества это сказать!

– А теперь наконец хватило? И что же такого судьбоносного произошло, позволь узнать? – Дедушкин голос звучал иронически, но Феликс слышал в нем тщательно скрываемую дрожь.

– А ты зря иронизируешь, папочка. – Мама зло прищурилась. – Действительно произошло. Николай вернулся!

Ее голос прозвенел так высоко, что едва не сорвался. Потом в комнате повисла тишина.

– Так… – наконец проговорил дедушка. – Я все-таки надеялся…

– На что же ты надеялся?

Теперь ирония звучала в мамином голосе.

– Всего лишь на справедливость. Надеялся, что убийца трех человек не выйдет на свободу только потому, что он, видите ли, захворал. Зря надеялся! Надо было помнить, что наше государство всегда относилось к убийцам гуманно. Для этой власти они социально близкие личности.

– Ты можешь оскорблять его, сколько твоей душе угодно, – спокойно и холодно произнесла мама. – Называть бандитом, убийцей…