При обыске в ящике стола Ворона, действительно, нашли немного «травки». В самой желтой местной газете «Верхневолжский проспект» появилась статья: «Наркоман-сектант убил сорок девственниц!»

Но о том, что все его предали, Ворон узнал только потом. Сейчас же он коротал дни в одиночной камере предварительного заключения и имел только самые приятные беседы со следователем, с психологом, с психиатром. Следователь был молоденьким парнишкой с горящими от азарта глазами. Психолог походил на иллюзиониста Кио и предлагал Ворону очень занятные тесты. А психиатр и подавно оказался стройной блондинкой! Впрочем, она так боялась своего подопечного, что с ней и поговорить-то толком не удавалось. Расследование шло целых две недели, и за это время Ворон в своих ухаживаниях не подвинулся ни на шаг. Впрочем, расследование было в том же состоянии.

И вот тогда на помощь азартному следователю из Москвы прислали специалиста, очень веселого и очень толстого мужика по фамилии Апельцынов. Он ознакомился с материалами дела, бросил меткий взгляд на Ворона и вдруг захохотал. Апельцынов смеялся так сильно, что у него порвался брючный ремень. Он сунул руку под свитер, вытянул ремень по частям, и снова загоготал:

– А я себе ремень, можешь себе представить, из двух сшиваю! – объяснил он потрясенному Ворону. – Вот, можешь сам поглядеть!

Ремень, правда, был сшит из двух и порвался как раз по шву.

– Ух-х, уморили вы меня, так и до кондратия недалеко, – всхлипывал Апельцынов. – Поймали маньяка, герои невидимого фронта? Прищучили? А кто-нибудь без маразма в этой шарашкиной конторе водится? Хоть кому-нибудь пришло в голову, что когда ваш лебяжий маньяк открыл счет своим первым жертвам, этот пацан только первый раз в первый класс пошел! Наша служба и опасна, и трудна! Умники! Анискины! Коломбы, мать вашу! Извинитесь перед парнем и отпустите его к мамке, пока я вас тут всех не…

Ворона отпустили, и он домой пошел. А ему бы не домой, ему бы к бабке-знахарке пойти. Поставила бы его бабка на заре на перекресток трех дорог, окатила водицей, в которой нецелованную девицу мыли, и сказала бы заповедные слова: «С гуся вода, а с меня, молодца, небылые слова да дурная слава!» Вот и было бы хорошо, вся ложь и клевета про Ворона забылась бы. Да только где взять такую бабку? Они уже и по деревням перевелись, а в городах к ним лучше не суйся, обманут, обдерут как липку, да еще и душу бессмертную во грех введут. А если б и сыскалась такая бабка, то нецелованной девицы взять и подавно негде, так что пошел Ворон домой. Потыкал ключами в замочную скважину, ключ что-то не проворачивается. Позвонил в дверь. Слышит – кто-то на цыпочках крадется, в дверном глазке свет мелькнул.

Он прислонился головой к дерматиновой обивке и попросил:

– Мам, открой. Это я. Меня отпустили, я ни в чем не виноват.

И мать открыла ему, но не нараспашку. Оставила накинутой цепочку.

– Мам, ты чего? – оторопел Ворон.

Но его нежная и кроткая мама, любительница поэзии и органной музыки, смотрела строго, непримиримо:

– А ты – чего? – спросила она тихонько. Видно, что не прочь была и покричать, да только опасалась внимания со стороны соседей. – Ты – чего сюда пришел? У тебя собственная квартира есть, вот и иди туда! Довольно ты уж нас ославил!

– Мам, а папа дома?

– Я сказала тебе – уходи!

И она закрыла дверь. Ворон повертел в руках ключи. Почему же они не подошли? Очевидно, родители просто сменили замок.

Он поехал к себе, а на следующий день пошел в академию. Оттуда его выставили чуть более деликатно, но не менее безапелляционно. А вот на кулинарных курсах, напротив того, приняли с распростертыми объятиями, но оттуда Ворон ушел сам. Он не мог больше видеть мяса, алого и лилового, напоминавшего ему о Марьяне. С тех пор-то и предпочитал готовить рыбу…

Дорогу в его дом помнили, казалось, только журналисты, но этих он не пускал на порог. Двум просто не открыл, а третьему, корреспонденту «Верхневолжского проспекта», пригрозил немедленной и кровавой расправой. Терять ему было больше нечего. И сразу же в мерзкой газетенке появился заголовок, каждая буква которого была налита черным свинцом и ложью: «Маньяк объявляет сезон охоты!» И чуть мельче: «Я убью всех журналистов!» – говорит мясник из «Лебяжьего ущелья».

Наверное, ложь питает кого-то, не то чтобы даже кормит, а именно подпитывает. И чем нелепее, чудовищнее ложь, тем она питательнее…

Ворон ждал повестки в армию. Из академии его отчислили, врачей – папиных друзей и клиентов – за его спиной больше нет. Но про него словно забыли. Или не хотели видеть даже в рядах уже не раз компрометировавших себя Вооруженных сил?

Он устроился работать грузчиком на рынок, и целый год прожил один, без друзей и без родных. Пробовал пить, но ему не понравилось. А на будущую весну поехал в «Лебяжье ущелье». Он сам не знал, зачем. Но встретил здесь хозяина, рассказал ему свою историю и был принят на работу. Сдал свою квартиру в городе и переехал сюда, работал и в то же время собирал материалы о происходящем в пансионате с девяносто второго года…

– А потом появилась я. – Стелла подергала Ворона за ухо. – Про меня забыл!

– Да. А потом появилась Стелла. Она маленькая, но очень храбрая. Мы с ней дружим, но без глупостей.

Стелла надула черные губки (очевидно, ей очень хотелось дружить «с глупостями»), и Катя поняла, что она девчонка совсем, что ей вряд ли больше пятнадцати лет. А может, и пятнадцати нет.

Но это было единственное, что она поняла.

– Ворон, так что, его так и не поймали?

– Маньяка-то?

– Нет, карасика золотого!

– Нет, не поймали. Но два года назад убийства прекратились. Может быть, он уехал куда-то или умер. Впрочем, спокойнее в «Лебяжьем ущелье» после этого не стало.

– В каком смысле? – Катя покосилась на Ворона недоверчиво, но заинтересованно. Злоключения гота произвели на нее впечатление и, хотя в них самих не было ничего сверхъестественного, заставили ее отчего-то внимательнее относиться к его мистическим прозрениям.

– Видите ли, Катерина Федоровна… На земле всегда были и будут места, где сквозь ткань настоящего проглядывает подкладка потустороннего. Там, где пролилась кровь, там, где терзали и терзались, реальность проедена, словно жгучей кислотой, человеческими страданиями. Здесь происходят странные вещи. Я слышу голоса, женский смех… Иные вещи теряются, другие внезапно находятся.

– Со мной сколько раз такое бывало, – хмыкнула Катя.

– Нет, вы не смейтесь теперь, Катерина Федоровна. Заметили вы, что поселковые не любят сюда ходить? Кое-кто уверяет, что видел привидение…

– Вы сами говорили мне, что обитатели поселка в большинстве своем дружат с зеленым змием, так что…

– Немудрено, да? А бабушка Нина, с которой вы, помнится, свели знакомство? Она сама сказала мне сегодня утром, что не раз видела поблизости от «Лебяжьего ущелья» призрак мертвой женщины, поэтому и вас испугалась… Старушка, между прочим, непьющая! А как вам то обстоятельство, что за год жизни здесь я так и не смог завести ни собаки, ни кошки? Зверушки воют, дыбят шерсть и убегают, словно за ними гонятся все черти из преисподней! Даже глупые козы не ходят сюда, и вовсе не потому, что мне лень убирать за ними какашки! Наконец, вам не приходило в голову, почему ваш будущий муж взял на работу именно меня, несмотря на мою судимость и на мой экзотический способ самовыражаться? Да потому, что ни один из тех толстокожих, дюжих парней, которых он брал на службу до меня, не оставались здесь дольше недели! Здесь сходятся пути живых и тропы мертвых, здесь…