— Э, приятель, не разевай рот на чужое добро! Тебе этот кусочек не проглотить, подавишься!

— Батька! — меж тем рокотала густым басом дева, награждая Одина новыми и новыми поцелуями. — Ну хоть одного нормального мужика встретила! А то этот задохлик кого хочешь до белого каления доведёт своим занудством да причудами! Нет, ты подумай, давеча меня в гости к Тору затащил, подлец, да, напившись, на ногу чан с кипятком опрокинул! — Валькирия показала правую ступню размером с лопасть вёсла. Возле пальцев всё ещё различалось красное пятно ожога. — Так потом начал орать, что я, мол, свои белы ноженьки где не надо расставляю да в смущение его привожу! Ещё смеётся, гад!

Гёндуль, развернувшись, хотела было одарить Локи подзатыльником, но он ловко увернулся и визгливо наградил красотку такими эпитетами, что даже у видавшего виды Гунтера глаза на лоб полезли, а отец Целестин зажал уши и молитвы зашептал. Валькирия же, томно закатив глаза, уселась рядом с Локи и, положив ему на плечо свою ручищу, проворковала:

— Да ладно тебе, забыла. Не обижайся на старую Гёндуль, милый, она на самом деле добрая, хорошая и очень тебя любит…

«Глупа как пробка. Даром что валькирия», — решил отец Целестин, но тут Гёндуль устремила взгляд на него, и монах, густо покраснев, забормотал что-то призывающее всех святых избавить его от созерцания беспутства сего и какого-то там искушения. Любвеобильная девица, обнажив весь набор жемчужных зубов, протянула к нему руки:

— А ну иди сюда, дядя! Познакомимся поближе, а?

Монах шарахнулся от неё, как от змеи, перемежая молитвы ругательствами. Тут вмешался Один:

— Гёндуль, остановись! У нас разговор серьёзный, а ты моих гостей в соблазны вводишь!

Дева только поморщилась, но всё же перенесла своё внимание с отца Целестина на Гунтера, ничуть не обращая внимания на выражение лица Локи, коему это превесьма не нравилось. Следуя страстному зову, потерявший всякий стыд германец бухнулся на колени Гендуль, потонув в её медвежьих объятиях. По лицу её расплылось невиданное довольство.

— Грех, конечно, со смертным связываться, — заметила валькирия, — но разве от Локи чего-нибудь путного дождёшься? Ну иди, иди сюда, красавчик…

Затем всё потонуло в звуках громких лобзаний. Локи, и без того бледный, от злости приобрёл совершенно зелёный цвет. Деве, впрочем, было всё равно, а Гунтеру, надо полагать, и подавно.

— Эй, Локи. — Один потянул его за плащ, отвлекая от мрачных мыслей. — Я тебя уже спросил, зачем припёрся, и до сих пор жду ответа.

— Как отправлять в даль какую-нибудь, так бедного Локи, а как у костра погреться, так и нельзя? — сварливо заметил Локи, стараясь не смотреть в сторону своей пассии, переживавшей бурный, но, надо думать, кратковременный роман с Гунтером. — Так что, Один, это и есть те самые самоубийцы, что за Чашей собрались? Слыхал я ваш разговорчик…

— А слыхал если, так почто вопросы лишние задаешь? — Один принял грозный вид, вперившись в Локи своим единственным глазом, но тот и ухом не повёл. Отец Целестин же решил больше ничему не удивляться, будь то даже пришествие целого сонмища богов, — монах потихоньку начал привыкать к чудесам. Торин, Видгнир и не проронивший ни слова с самой встречи с князем Асов Гудмунд старались сидеть потише — высокомерное презрение к смертным, так и брызжущее из Локи, немало смутило их. Рядом с величественным Одином он казался невзрачным, но такой взгляд был обманчив: присмотревшись внимательнее, в облике Локи можно было различить и скрытую силу, и острый, изворотливый ум.

Оба волка Одина Локи явно недолюбливали. Фреки тихо рычал при каждом его резком движении, а Гери даже отодвинулся подальше и посматривал, косясь недобро.

— Зачем, спрашиваешь, пришёл? — начал Локи. — Да затем, чтобы этих дурней предостеречь. — Он окинул вызывающе-брезгливым взглядом людей. — Ходил в Междумирье Харбард да вести принёс. Но если неинтересно, то могу и не рассказывать…

— Не томи, мысли мои в те края проникнуть не могут. Что делается в пограничье? Зачем ты был там?

Локи демонстративно выдержал паузу, делая вид, что роется за пазухой, но Один так угрожающе сжал кулаки, что хитрый бог, сделав постное лицо, продолжил:

— Вести недобрые. Дверь закрывается, стены между мирами скоро станут непроницаемыми. Я ухожу, Один. Локи не хочет терять изначальное и становиться бессильным призраком. Советую тебе — созывай Совет Асов и Ванов на тинг и уходи тоже. Этот мир заполнит другая сила, и мы должны уступить ей место. Мы, боги, выполнили свою миссию в Мидгарде, как когда-то её завершили Созидатели и удалились за пределы миров. Гибель богов неотвратима, только сгинете вы не в славной битве, а будете медленно угасать, умирая в царстве, вам уже не принадлежащем.

Один помрачнел. Новость действительно была недобрая.

— Царство наше, нам уже не принадлежащее… — тихо, будто в раздумье, повторил он и как-то странно посмотрел на отца Целестина. Монах выдержал этот взгляд.

— Одна надежда, — Один указал на Торина, — на них. Если Трудхейм попадёт к наследникам Элиндинга и они вернут Чашу Силы в Мидгард, нам не след покидать эти края. Вызнал ли ты хоть что-нибудь, Локи?

— Надежда? На кого? Поройся-ка в памяти, Один, и вспомни, каких трудов стоило у ётунов молот Винг-Тора отобрать! И это нам, богам, а не кому-нибудь! С Чашей же куда потруднее будет. Прознал я, где она и в чьих руках обретается ныне. Думаешь, через столько-то столетий легко было отыскать? То-то что головой крутишь! Нидхёгга, тварь эту беспутную, помнишь?

— Помню. И что же?

— Так он, негодный, как из Мидгарда деру дал, Асов убоявшись, как раз в Междумирье и обосновался. Сюда и носа не суёт, а паче того в Мидденгард, знает — и там и здесь делать ему нечего. Целое племя отпрысков своих гадостных наплодил и, почитай, почти пятую часть земель тамошних под собой держит. Он как раз Глердинга и сгубил…

Отец Целестин не выдержал такого потока загадок и, осторожно перебив Локи, спросил: кто же такой Нидхёгг. Имя было вроде знакомое, но где он его слышал — монах сказать не мог.

— Нидхёгг — сильный и грозный дух, что воплощён в образе Чёрного Дракона, — пояснил Один. — Его мощь и дарование к волшбе таковы, что он может принимать любое обличье. Чаще всего предстаёт он в виде человека или змея. Когда-то он жил здесь, но после последнего изменения мира мы, боги, все вместе изгнали его в Междумирье, ибо злоба Нидхёгга чернее его чешуи и людскому племени, от потрясений да бед не оправившемуся, он немало бы бед принёс.

— Во-во, — подхватил Локи, — Трудхейм как раз у него сейчас. И если даже Асы едва с Нидхёггом справились, то куда уж горстке смертных у него Чашу отобрать? Одно хорошо — пользоваться ею он не может, благо завет Сил на ней лежит, чтобы только рукам людей крови Элиндинговой Чаша подчинялась. Но уж стережёт он её будь здоров! И вам туда опять же соваться не надо. Нидхёгг только и ждёт, чтобы истинного владельца Чаши словить да себе подчинить…

— А зачем? — спросил Торин.