Монах сидел на камешке и, глядя на оранжево-красные языки пламени, в который раз пребывал в состоянии меланхолии, граничащей с умственным расстройством. В сравнении с днём прошедшим всё происходившее ранее (если, конечно, не считать событий в дни датского нашествия на Вадхейм) казалось просто ерундой. Айфар, странности Видгнира, рассказ Хёльги меркли перед перспективой очутиться чёрт знает где — в Междумирье каком-то, кишащем богомерзкими созданиями, чудовищами и духами. Опять же очень тяжело было отцу Целестину согласиться с существованием тех, против кого он неустанно проповедовал последние годы, — с языческими богами. Ещё сложнее — уверовать в то, что они вовсе не кровожадные, развратные и злобные, а Один абсолютно не похож на того высокомерного и своенравного Князя Асов, коим его описывают саги. Просто уставший и спокойный старик. Ха! Старик стариком, а душа твоя, брат Целестин, ушла в пятки, когда Один показал, кем он является на самом деле. И посейчас без дрожи в коленях вспомнить нельзя сгусток пламени, возникший на месте благообразного старца! Ну а Локи? Судя по сказаниям — ублюдок совершенный, а сейчас вёл себя вполне пристойно, пусть и видно в нём самомнение непомерное. Интересно, как это он в лошадь превратился?

Отец Целестин, как мог, отгонял мысли о Междумирье, Чаше Трудхейм, Нидхёгге и прочих прелестях, ждавших за Дверью Между Мирами, но богатое воображение неутомимо рисовало ему картины того, как громадный чёрный дракон, с зубами в бычий рог величиной, перекусывает пополам Торина или Сигню, а зловредный пёс Гарм терзает тело Видгнира…

«А ну хватит! — прикрикнул на себя монах. — Ещё толком ничего про те места не знаешь, а уже воображаешь себе невесть что! Спать давно пора, а не изводиться пустыми кошмарами! Может статься, и сказки всё это!»

Однако неприятное ощущение, что сказками тут даже не пахнет, не проходило.

Ужин прошёл в молчании, Торин с Видгниром сидели мрачные, переваривая в себе рассказы Одина и не желая говорить ни с кем. Гудмунд, твёрдо уверовавший, что на конунге Вадхейма лежит особое благословение богов Асгарда, и впервые в жизни столкнувшийся с настоящими чудесами наяву, а не в песнях скальдов, помалкивал, изредка бросая почтительные взгляды на Гёндуль. Дева манерно кушала, отправляя двумя пальцами в рот куски рыбы, какие и волку с одного раза трудно заглотить. Гунтер по-прежнему играл роль пылкого влюблённого, хотя и побаивался теперь даже обратиться к валькирии, не то что позволить себе лишнее. Гёндуль напустила на себя ледяную холодность, не обращая внимания на вздохи германца; однако по всему видно было, что такое занятие тяготит восхитительную красавицу.

— Вы спите давайте, — приказала она, насытившись. — Устраивайтесь, и чтоб ни один не пикнул до рассвета!

— Э-э-э… — Гунтер, похоже, хотел возразить, но, получив испепеляющий взгляд Гёндуль, только скривился, снял ножны с мечом и улёгся, положив оружие рядом. Валькирия, презрительно рыгнув, повернулась к нему спиной и, пока остальные, вполголоса препираясь, устраивались на ночлег, принялась заплетать косы.

— Может быть, вам дать мой плащ? — участливо предложил валькирии отец Целестин, но та отрицательно помотала головой, даже не оглянувшись на монаха.

«Ну и мёрзни, чёрт с тобой! — решил отец Целестин, укладываясь под бок Торина. — Холод такой, что плащ мне и самому не помешает…»

Он закутался поплотнее и закрыл глаза. Тело изрядно болело, — как-никак, полдня верхом монах не проводил уже лет пятнадцать, со времён давних путешествий в молодые годы. Только сейчас поняв, что устал за прошедший день ужасно, отец Целестин мгновенно заснул, не обращая внимания на промозглый ледяной ветер и тонкую подстилку да искренне надеясь на бестревожную ночь.

Началось всё с того, что монаха будто толкнуло. Он вынырнул из сна так же быстро, как и заснул. Подняв голову, отец Целестин осмотрелся, стараясь не позволить ветру выдуть из-под плаща последние остатки тепла. Всё вроде в порядке. Гёндуль по-прежнему сидит уставясь лазоревыми очами на огонь и обхватив колени руками. Торин и другие спят совершенно безмятежно, точно Вадхейм тут, а не Исландское плоскогорье. Вокруг тихо, лошади изредка переминаются с ноги на ногу, постукивая копытами о камень. И всё же что-то не так.

Монах поднялся, стуча зубами от холода, и, осторожно присев рядом с ушедшей в свои думы валькирией, протянул руки к костру.

— Что? — Дева лениво подняла взгляд на монаха. — Не спится?

— Ты ничего не замечаешь? — шёпотом спросил отец Целестин, беспокойство которого всё возрастало. В округе явно происходило нечто странное, по его мнению. Даже казалось, что слух улавливает отдалённый хруст либо шорох.

Дева огляделась, сдвинув шлем на затылок. На его золочёных рожках поигрывали отблески огня.

— А ну-ка… — Схватив отца Целестина за руку, Гёндуль потянула его за собой в темноту. Отойдя подальше от неровного круга света, она остановилась, прислушиваясь. Можно было разглядеть сдвинутые брови и встревоженное лицо — достаточно, по мнению монаха, грозное, чтобы напутать любого великана.

— Гляди, — не повышая голоса, сказала Гёндуль и вытянула руку во тьму. — Там… видишь? Ведь прямо к нам прётся, сволочь!

— Кто прётся? — тоненько закричал охваченный цыплячьей паникой отец Целестин, не видя ни зги. Только где-то очень далеко мелькали неверные сполохи, как от пожара. О Господи!..

Если бы святые услышали горячий призыв монаха, то ничего бы в нём не разобрали. От ужаса начал заплетаться язык и подломились колени, — если бы не сильная рука Гёндуль, обхватившая отца Целестина, он наверняка бы свалился. Лошади, жавшиеся вокруг костра, как с ума сошли. Естественно, что ноги им не спутывали: разумные северные животные ни за что не отойдут от человека. Но сейчас, с истерическим ржанием, все шесть коней, выбивая копытами отчаянную дробь, порскнули прочь, чувствуя надвигающееся Нечто.

Черно-багровый силуэт приближался, иногда исчезая за скалами. Чудовище, даже издали казавшееся до безобразия громадным, наверняка ориентировалось по свету костра, сиявшего одинокой звёздочкой на плоской равнине, полого опускавшейся в сторону моря. Пока ещё тень была далеко, и отец Целестин видел лишь бесформенное пятно тьмы со струящимся по краям огнём и мерцающими щелями глаз.

— Ётун, — странно спокойным голосом пояснила валькирия, хотя это было и так понятно. — Назад! Сейчас будет веселье!

Остальные уже повскакали на ноги, разбуженные бегством лошадей, а Торин едва не кинулся с мечом на внезапно вынырнувших из темноты Гёндуль и монаха.

— Попробуем сами с ним разобраться, — самонадеянно заявила Гёндуль. — Убить мы ётуна, конечно, не сможем, а вот отогнать…

Валькирия вытянула вверх руки, произнеся несколько слов на неизвестном отцу Целестину наречии. Поверх её ладоней начал сгущаться сине-серебристый туман, из его гущи возникли дивной работы меч и окованный золотом круглый щит. Закончив творить заклинание, дева нахлобучила поглубже шлем, взяла оружие и повернулась к людям:

— Не лезьте, сама справлюсь.