Она проехала сквозь прибрежные заросли, загнала Кэльпи возеро, так чтобы вода покрыла кобыле колени. Вода была настолько прозрачной,что в отбрасываемой лошадью тени Цири даже с высоты седла различала цветнуюмозаику дня, беззубок и водоросли. Видела она и маленького рака, с чувствомсобственного достоинства ползущего меж камней.

Кэльпи заржала. Цири дернула поводья, выехала на мель, а нена берег, потому что берег был песчаный, выстланный камнями, а это не позволялоехать быстро. Кобыла пошла вдоль самой кромки, ступая по твердой гальке дна. Ипочти сразу — рысью, а в этом-то Кэльпи была мастерицей, не хуже настоящейездовой лошади, которую тренировали не под седло, а для брички или ландо. НоЦири быстро пришла к выводу, что рысь — все же слишком медленно. Ударом пяток иголосом Цири послала кобылу в галоп. Они неслись в блестящих на солнце, каккапли расплавленного серебра, брызгах разлетающейся во все стороны воды.

Цири не замедлила темп даже тогда, когда увидела башню.Мчалась быстро, так быстро, что обыкновенная лошадь, наверно, пала бы. Но вдыхании Кэльпи не пробивалось ни малейшего храпа, а ее галоп по-прежнему быллегок и непринужден.

Она влетела во двор со всего разгона, под звон копыт,остановила кобылу так, что несколько мгновений копыта скользили по плитам спротяжным скрежетом. Остановилась совсем рядом с поджидавшими у башни эльфками.Чуть ли не наехав на них. Это доставило ей удовольствие, потому что две из них,обычно невозмутимые и бесстрастные, сейчас невольно попятились.

— Не бойтесь, — фыркнула она. — Не задавлю.Если не захочу.

Эльфки быстро успокоились, лица снова разгладились, глазастали равнодушно-самоуверенными.

Цири соскочила, — вернее, спорхнула с седла. В глазах унее был вызов.

— Браво, — сказал светловолосый эльф с треугольнымлицом, выходя из тени под аркой. — Отличный спектакль. Loc'hlaith.

Тогда она вошла в Башню Ласточки и оказалась среди цветущейвесны, он назвал ее так же. Loc'hlaith. Но это было давно, и на Цири такие вещиуже перестали действовать.

— Никакая я не Владычица Озера, — огрызнуласьона. — Я тут — пленница. А вы — тюремщики! И нечего суп-ритатуй именоватьконсоме-де-валяем.[26] Надо называть вещи своими именами. А ну-ка! —бросила она одной из эльфок. — Лошадь протереть. Когда остынет, напоить. Ивообще — позаботиться!

Светловолосый эльф едва заметно улыбнулся.

— Действительно, — сказал он, глядя, как эльфки,не вымолвив ни слова, отводят лошадь в конюшню. — Ты тут — всемиобижаемая, бесправная узница, а они — строгие тюремщики. Невооруженным глазомвидно.

— За что купил, за то и продал. — Она подбоченилась,задрала нос, смело глянула ему в глаза, бледно-голубые, как аквамарины, и неочень строгие. — Обращаюсь с ними, как и они со мной. А тюрьма естьтюрьма!

— Ты удивляешь меня, Loc'hlaith.

— А ты меня, видать, за дурочку держишь! И даже непредставился.

— Извини. Я — Crevan Espane aep Caomhan Macha. Я, еслиты знаешь, что это значит, — Aen Saevherne.

— Знаю. — Она не смогла полностью скрытьудивления. — Знающий. Ведун… Эльфий чародей.

— Можно сказать и так. Для удобства я пользуюсь болеекоротким, но равнозначным именем: Avallac'h. Так ты и можешь ко мне обращаться.

— Кто тебе сказал, — нахмурилась она, — чтомне вообще захочется к тебе обращаться? Ведун ты или нет, все едино —надзиратель, а я…

— Узница, — саркастически закончил он. — Этоя уже слышал. К тому же узница, с которой скверно обращаются. Разгуливать поокруге тебя, видимо, принуждают силой, меч на спине ты носишь в наказание, каки модную и достаточно дорогую одежду, во много раз более элегантную и чистую,нежели та, в которой явилась сюда. Но, несмотря на столь жуткие условия, ты несдаешься. Отвечаешь на наносимые тебе обиды резкостями. С величайшей отвагой изапалом бьешь зеркала, представляющие собой выдающиеся произведения искусства.

Она покраснела. Страшно злая на самое себя.

— О, — быстро сказал он. — Можешь битьсколько твоей душе угодно, в конце концов, это ведь всего-навсегонеодушевленные предметы. Правда, изготовили их семь столетий назад. Не желаешьли прогуляться со мной по берегу озера?

Налетевший ветер смягчил жару. Да и огромные деревья и башнидавали тень. У воды залива был цвет мутной зелени. Густо покрытая листьями иусыпанная желтыми шариками кувшинок, она больше походила на луг. Водяныекурочки-камышницы, покрякивая и кивая красными клювами, быстро кружили вокруглистьев.

— Зеркало… — пробормотала Цири, вертя каблукомвлажную гальку. — За него прости. Обозлилась я. Вот и все.

— Ах-ах…

— Они меня третируют. Твои эльфки. Когда я обращаюсь кним, делают вид, будто не понимают. А когда обращаются ко мне, то говорятспециально так, чтобы их не понимала я. Они мною пренебрегают.

— Ты прекрасно говоришь на нашем языке, — спокойнопояснил он. — Но все же для тебя это язык чужой. Кроме того, тыпользуешься hen Hinge, а они ellilon'ом. Различия невелики, но все же есть.

— Тебя я понимаю. Каждое слово.

— В разговорах с тобой я пользуюсь hen Hinge, языкомэльфов твоего мира.

— А ты? — Она отвернулась. — Из которого мираты? Я не ребенок. Достаточно ночью поглядеть на небо. Там нет ни одногознакомого мне созвездия. Этот мир — не мой. Не мое место. Я попала сюдаслучайно… И хочу выйти отсюда. Уехать.

Она наклонилась, подняла камень, сделала такое движение,будто хочет кинуть его в озеро, туда, где плавали курочки, однако под еговзглядом сдержалась.

— Даже если уехать на целое стае, — сказала она,не скрывая огорчения, — я все равно оказываюсь у озера. И вижу эту башню.Независимо от того, в которую сторону поеду, как повернусь, всегда рядом озерои эта башня. Всегда. От нее невозможно удалиться. А значит, это тюрьма… Хуже,чем яма, чем темница, хуже, чем комната с зарешеченными окнами. Знаешь почему?Потому что сильнее унижает. Ellilon или не ellilon — меня злит, когда надо мнойнасмехаются и демонстрируют превосходство. Да-да, нечего жмуриться. Ты мноютоже пренебрегаешь и тоже насмехаешься. И еще удивляешься, что я злюсь?

— Я и верно удивляюсь. — Он широко раскрылглаза. — Безмерно.

Она вздохнула. Пожала плечами.