«Может, и папа, и Димка были бы сейчас живы, если бы я не привела тогда в дом Княжну», – думала Ксана, разглядывая несколько безвкусные лозаннские клумбы. Петунии, настурции, гортензии, герань, алиссум. Густой аромат висел, как туман, и напоминал освежитель воздуха.

В детском дневнике, который Ксана вела, сначала подражая Ксеничке Лёвшиной, а потом уже просто по привычке, ставшей потребностью, не было и намёка на подобные мысли. «Я была ребёнком, – с усилием напомнила себе Ксана. – Я не могла знать, чем всё это закончится. И никто не мог». Маме не стоило давать ей с собой ту тетрадь с исчёрканной синими чернилами буквой «О» в слове «Общая». Слишком тяжело всё это вспоминать, во-первых. А во-вторых, нет нужды – Ксана и сейчас помнит эти записи до последней буквы.

И если лебедь, грузно вышедший на берег, готов её слушать, она расскажет ему по памяти всё, что там было написано.

Свердловск, ноябрь 1986 г. – март 1987 г.

Старый дневник Ксаны

Димку забрали в армию. Не в Афган и не в морфлот, а в Эстонию. Я ему даже немного завидую, потому что всегда очень хотела побывать в Прибалтике. Брат служит не в Таллине, а в городке Тапа неподалёку от границы с Россией, и пока это не служба, а «учебка». Мама уже немного успокоилась и даже говорит, что поедет на присягу, если ей удастся совместить это с командировкой в Ленинград. Меня она с собой не возьмёт, я должна учиться, хотя, по-моему, я всем уже доказала, что могу сдать экзамены приличнее некоторых. Например, Варя получила «три» по алгебре, у Таракановой вообще сплошные трояки, и Алина Юрьевна советовала ей продолжить обучение в ПТУ, но Княжна и бровью не повела, явилась в девятый класс, будто так и надо.

На проводы она тоже, конечно, явилась, причём играла там, как сказала мама, первую скрипку. Держала Димку под руку, обнималась с ним, даже всплакнула, хотя она не из плаксивых, я-то знаю. Димка лысый был такой смешной! И почему-то ещё сильнее в таком виде походил на Танечку, хотя у неё длинные волнистые волосы.

Брат пишет Таракановой письма чуть не каждый день, а мне прислал только одно письмо с просьбой отправить ему бандеролью пять пачек «Космоса». Я и раньше знала, что он курит, но не до такой же степени, чтобы сразу пять пачек! Попросила Рината Файрушина из нашего класса, он обещал завтра сходить со мной за сигаретами. Ринат уже бреется, ему точно продадут. Деньги взяла у мамы, сказала, что в классе собирают ко Дню учителя.

С классом ездили на днях в лесхоз, часа четыре работали, а потом бесились в своё удовольствие. Ринат взял фотоаппарат и уже даже напечатал снимки. Я рассматриваю себя на этих снимках и думаю, какая же я всё-таки уродина. Может, всё дело в этих косах, которые мама не разрешает отрезать? Ну и одета я немодно. Надеюсь, мама привезёт мне из Эстонии что-нибудь новое – джинсы, как у Вари, или белые полусапожки, как у Люси Имановой.

Тараканова в лесхозе вела себя вызывающе. Видел бы Димка! Ринат сфотографировал, как она лежит на траве в спортивных штанах и тёмном лифчике: изображает, что это у неё верх от купальника! Руки закинула за голову, под мышками рыжие волосы – как кисточки для рисования. На носу очки с «флагом», которые она взяла у кого-то из мальчишек. Фу! Не понимаю, как можно встречаться с такой девочкой. Вот возьму и пошлю брату в армию эту фотографию. Уверена, он тут же охладеет к Ире. Но это я только здесь так говорю, на самом деле не возьму и не пошлю. Это было бы подло.

Домой к нам Княжна теперь не ходит.

С папой мы снова общаемся, но это уже совсем другой папа, и я тоже другая в этом общении. Раньше я не замечала каких-то вещей, просто не придавала им значения, а теперь каждое его слово, каждое присутствие – и особенно отсутствие! – имеют совсем другой смысл. Но внешне всё выглядит так, как было раньше; во всяком случае, мама ни о чём не догадалась. А ведь мы оба её ужасно обманываем и предаём.

Папа долго разговаривал со мной про Ксению Михайловну Лёвшину. Сказал, что она была преподавателем в Горном институте, вела французский язык, возглавляла первую кафедру иностранных языков. Муж её, тот и вовсе легенда института – Константин Константинович Матвеев был основателем того самого музея, где работает папа и, к сожалению, Александра Петровна (очень хочется выкинуть её из нашей жизни, как слова из песни), знаменитым минералогом с международным именем. В честь него даже назван минерал – матвеевит.

Папа был рад, что я снова стала с ним разговаривать, и поэтому никуда не торопился, как он обычно делает. Целую лекцию прочитал мне про этого Матвеева. Я слушала папу, а внутри у меня тогда всё прямо стонало: как же так, Ксеничка Лёвшина – не моя бабушка! Все эти польские и германские родственники, которых я уже привыкла считать своими, жизнь в Полтаве, Лёля и Геня, гимназии, балы – всё это было моим, и вдруг папа заявляет, что я не имею на Ксеничку Лёвшину никакого права. В моих жилах не течёт польская и немецкая кровь, а только обыкновенная русская. Никаких столбовых дворян по Шестой книге! Никакого графа фон Лёвенштейна, сражавшегося на Куликовом поле!

Папа, наверное, чтобы утешить меня, сказал:

– По линии твоей мамы были украинцы и молдаване.

Да что мне эти украинцы и молдаване?! Неужели он сам не понимает, какими скучными выглядят наши настоящие родственники рядом с Лёвшиными, Долматовыми, Шаверновскими? И про Матвеева мне было слушать скучно и даже как-то неприятно, я и не думала, что Ксеничка выйдет замуж за такого типа! Папа сказал, он его ещё застал – это был склочный вредный старик. А Ксению Михайловну он только по фотографии знает, никогда лично не встречались. Ксеничка во время войны уехала с младшей дочерью в Хабаровск.

– Когда Матвеев умер, после него в музее осталось несколько крапивных мешков с документами. Лежали они там лет восемь, не меньше. В конце концов мне, как младшему лаборанту, велели их разобрать – никто больше не хотел возиться… Я месяца три над ними сидел. Что-то передал в архив, что-то пришлось выбросить, а эти тетради решил унести домой, потому что хранить их в музее было негде. Саша… – Он густо покраснел, – Александра Петровна предлагала найти родственников, но мы… я так и не собрался.

– А почему Ксеничка уехала в Хабаровск, если муж остался в Свердловске? А дневники почему не взяла с собой?

– Люди расстаются, знаешь ли… Разводятся, начинают новую жизнь. И не всегда хотят брать с собой то, что напоминает о прошлом.

Я долго и тяжело думала о судьбе Ксенички, о папиных словах. Я не дура, поняла, что он говорит не только про Ксеничку. Объясняет, что если вдруг начнёт новую жизнь, то оставит всех нас в прошлом, чтобы мы не напоминали ему о том, что было раньше.

Потом я решила больше никогда не читать тетрадки из крапивного мешка, и мне сразу стало легче. В этом папа прав: надо оставлять в прошлом то, что не хочешь брать с собой в будущее… Вот, например, я совсем недавно была влюблена в Серёжу Сиверцева, а теперь понять не могу, что я в нём находила. Даже то, что он поступил в МГУ, ничего не меняет. Не знаю, как так у него получилось, что он поступил. Димка всегда говорил, что Серёжа не слишком умный.