В бараке витал дух сексуальной свободы. Вера никак не могла привыкнуть, что её постоянно какой-нибудь сосед старался то за зад ущипнуть, то в коридоре зажать и облапить. Она ругалась, била по рукам, но мужики только посмеивались, ведь такое поведение женщин входило в сексуальные игрища барака. И всё равно они продолжали при каждом удобном случае Веру щипать и лапать. А были ещё и такие, кто откровенно предлагал ей встретиться в сарае.

Сарай – деревянный «аппендикс», приляпанный сбоку к бараку, где хранилась всякая «нужная рухлядь», – был излюбленным местом встреч барачных донжуанов со своими многочисленными подружками. Там среди коробок, детских кроваток, колясок, сломанных велосипедов, досок и железок стоял заветный топчан, на котором всё и происходило. Причём все эти любовные похождения не очень-то и скрывались от жён, которые хоть и жутко ругались, а иногда даже и скалки со сковородками в ход пускали, но в итоге всё-таки прощали своих неверных мужей. Да и как не простишь? Хоть какой, да муж. А без мужика-то совсем тоскливо.

У Веры окна выходили прямо на этот сарай, так что частенько она наблюдала нешуточные потасовки около него. И каково же было её удивление, когда вечером на посиделках эта же самая изрядно потрёпанная троица сидела за одним столом и как ни в чём не бывало пила, ела да пела песни.

Замужние бабы часто собирались выкинуть тот проклятый топчан или сжечь сарай, но Райка грозилась, что тогда будет приводить всех своих любовников в барак. А это было бы куда ужаснее! Поэтому сарай с топчаном до сих пор стоял. А внутренняя обстановка со временем даже облагораживалась. То вдруг появился коврик с нарисованными оленями, прибитый гвоздями к стене; то кружевная салфеточка, заботливо уложенная на деревянном ящике, который служил столом; то вазочка с засушенной травой, поставленная на сломанную этажерку. Это всё приносила, конечно же, не Райка, а одинокие бабы, благодарные за те краткие минуты сворованного счастья.

Райка была в бараке официально признанной проституткой. Сама себя она называла куртизанкой, остальные именовали её более простым, но метким русским словом. Райка не обижалась.

– Да, я такая! Ну и что? – говорила с вызовом она. – В нашей стране, согласно Конституции, каждый гражданин имеет право на труд. И там не указано, на какой конкретно труд. А разве я не тружусь? Ещё как тружусь!

Мужики согласно кивали.

– И, согласно Конституции. каждый труд должен оплачиваться. Бесплатно только всякие там гулящие дают, – рассуждала Райка.

Слово «гулящие» она произносила с таким презрением, что слушатели невольно ей поддакивали.

– Да, когда за деньги, это намного порядочнее. Это вроде как не твоя натура такая, а просто жизнь заставила. И правда, неужели такой красивой бабёнке с голоду пухнуть или надрываться на стройке? Так-то она куда больше пользы приносит, – соглашались мужики.

Да и плату Райка брала небольшую, а со «своих» даже по льготному тарифу. Правда, «свои» большей частью бесплатно с «гулящими» баловались. А с Райкой только иногда «по праздникам», то есть после получки, объясняя такую расточительность тем, что хочется же иногда вместо котлет попробовать клубнику со сливками.

За это женщины барака люто ненавидели Райку, называя её презрительно прошмандовкой, да сплёвывали на пол от омерзения. Мужики же то ли с насмешкой, то ли с восхищением называли её ласково Бляндинкой. Это прозвище прилипло к Райке после того, как она стала травить свои волосы перекисью водорода и из шатенки превратилась, как она всем говорила, в «натуральную блондинку».

Официально Райка числилась в ЖЭКе библиотекаршей на полставки. Два раза в неделю она приходила в пыльную комнатёнку, садилась за стол и до обеда грызла семечки. Ровно в час дня она с чувством выполненного перед отечеством долга запирала дверь библиотеки на ключ и возвращалась в барак. Такую «блатную» должность устроил ей Владимир Кузьмич, один из её любовников, за что Райка была ему очень благодарна.

Так получилось, что из всех женщин барака именно с Райкой Вера сошлась ближе всего. Не одобряя её промысла, Вера ценила в Райке доброту, отзывчивость к чужим проблемам да щедрость, с которой та раздавала добытые «таким тяжёлым трудом» деньги. А ещё с Райкой было легко. Она сама относилась к жизненным проблемам с юмором и невольно заражала других своим оптимизмом.

Веру, к её удивлению, поначалу прозвали в бараке за скромность и тихий нрав Интеллигенткой.

«Ну вот, дожила! Знала бы свекровь! Хоть здесь в интеллигентках похожу».

Но по мере того как она становилась в бараке своей, все стали звать её просто Веркой.

Дочку Верка назвала Ритой. Это имя посоветовала Райка.

– А чё? Красиво и с шиком, – убеждала подруга. – Не то что Машка, Дашка, Наташка, Парашка. Тьфу! С такими именами только маляршами да уборщицами работать. То ли дело Рита-Маргарита! Звучит! Таким именем только аристократок да артисток называют. Вот увидишь, если назовёшь её Ритой, то она аристократкой, конечно, не будет, тут порода в крови нужна, но уж артисткой она обязательно станет. И жить потом будет, уж поверь мне, не в бараке, а в трёхкомнатных хоромах с ванной, холодильником и горячей водой в кране!

Верка только усмехнулась.

«Порода-то у неё как раз в крови есть. Но аристократкой ей всё равно не быть. А артисткой, что ж, пусть будет, если захочет. Рита так Рита. А по мне, так хоть её Жозефиной назови, всё равно она на гадкого лягушонка похожа. И из барака она вряд ли скоро выберется. По крайней мере пока замуж не выйдет. А может, показать её Вадиму? Он увидит её зелёные глаза и поймёт, что это его дочь. Точно. Надо так и сделать. Вот только подожду пару месяцев, пока она чуть-чуть подрастёт. Может, хоть не такая страшненькая будет».

Через месяц Верке пришло заказное письмо. Зная, от кого оно может быть, Верка дрожащими руками разорвала конверт. Там лежала повестка в суд и коротенькая записка.

Красивым почерком Анны Брониславовны было написано:

«Вера, надеемся, что ты всё-таки разумная женщина и понимаешь, что чем быстрее вы разведётесь, тем лучше для вас обоих. Пожалей Вадима. Отпусти его. Он и так настрадался. В суд тебе являться не обязательно. Надеюсь, у тебя хватит такта не позорить нашу фамилию. Незачем выкладывать всю эту грязь на людях. Достаточно твоего заявления о согласии на развод, подписанного у нотариуса. Напиши нам свои условия.

P.S. Не пытайся встретиться с Вадимом и разжалобить его. Он не хочет тебя видеть и выслушивать твои жалкие оправдания».

Верке стало обидно до слёз. От Вадима не было ни строчки! И ни слова об её, об их ребёнке! Неужели у него в мыслях не зародилась хоть крупица сомнения, что они всё-таки ошибались?!!

«Сволочи! Быстрее хотят от меня отделаться! «Пожалей Вадима!» А меня кто пожалеет? А дочь кто пожалеет?!»

Верка, всхлипывая, достала из шкафа недопитую вчера бутылку и выпила всё прямо из горлышка. Водка без закуски обожгла горло. Верка доплелась до кровати и завалилась на покрывало. Сквозь пьяный дурман она злорадно засмеялась.