В бараке одно за другим загорелись окна, и сонные обитатели испуганно прилипли к стёклам.

– Ай да Верка! Ай да тихоня! – восхищённо усмехнулась Райка, перевернулась на другой бок и опять заснула.

Любовники стали выползать из-под топчана, но тут они почувствовали запах гари. Это прибавило им скорости. Пламя от свечки, упавшей на пол, моментально разгорелось, пожирая благодатный для огня тряпичный и деревянный мусор. Сначала Верка с Владимиром Кузьмичом пытались потушить пожар, но потом, похватав одежду, бегом помчались прочь, спасаясь от разбушевавшегося пламени и едкого дыма. Когда они голышом выскочили, непрерывно кашляя, из сарая, их взорам предстали почти все жители барака, вышедшие посмотреть, кто же там так нагло орёт по ночам. Верка стыдливо замерла, пытаясь прикрыть наготу полуобгоревшим платьем. Все молча уставились на неё. Но тут какая-то женщина завизжала:

– Ой, батюшки, горит! Люди добрые, сарай же горит!

Почти все тут же засуетились. Только замужние женщины злорадно усмехались:

– Горит, горит ваш проклятый сарай!

Они встали поодаль, скрестив руки на груди, и спокойно наблюдали, как пламя пожирало ненавистный вертеп. Но тут один из добровольных пожарных крикнул:

– Чего стоите, оглобли? Ишь, рты пораззявили! Хватайте вёдра, а то огонь скоро на барак перекинется!

– Ой, и правда, барак же может сгореть! – всплеснули руками глупые бабы, и их как ветром сдуло. Вскоре и они забегали с вёдрами да тазами.

Благодаря совместным усилиям огонь был потушен.

– Н-да, – вздыхали мужики, потягивая папиросы, – дела! Сарай-то сгорел. Н-да…

Разбуженная массовой беготнёй соседей по коридору, Райка нехотя встала, накинула халат и, потягиваясь, вышла на улицу. Увидев почти всё население барака, Райка зевнула и матюгнулась.

– Ах … вам что, дня мало? Достали уже со своими пьянками да гулянками!

Тут толпа молча расступилась, открыв Райке ужасную картину пепелища. Райка охнула и заматерилась пуще прежнего.

– Ах вы … … … что, не могли потушить? Надо было … … … пожарных вызывать!

– Нет, поглядите-ка на неё! – возмутилась одна из женщин, уткнув руки в пухлые бока. – Мы тут вместо того, чтобы отдыхать после трудового дня, полночи тушили её бордель, а она на нас ещё и матерится! Б…ща неблагодарная!

– Не ругайся на неё, – заступился за Райку мужчина в полосатой пижаме. – Вот если бы твоя контора сгорела, ты бы тоже так на всех орала.

Верка забилась в свою комнату и проплакала всю ночь. Ей было так стыдно!

«Как теперь смотреть соседям в глаза? Да я теперь носа из своей комнаты не высуну! И готовить на кухне буду по ночам, когда все заснут. Ох, ну почему я такая несчастная? Со мной постоянно случаются какие-то идиотские истории! Даже согрешить с мужчиной и то по-человечески не смогла. Вышло одно посмешище! Да ещё и сарай сожгла! Райка меня убьёт. Правильно Инна меня непутёвой обозвала. Так оно и есть. Непутёвая я баба!»

Верка весь день не выходила из комнаты. Риту она кормила зачерствевшим хлебом. Дочь попыталась заплакать.

– Заткнись! – зашипела Верка с таким выражением лица, что девочка инстинктивно поняла, что сейчас лучше помолчать.

Верка лежала скрючившись на кровати и тупо смотрела на потолок. Взгляд зацепился за маленького паучка, карабкающегося вверх по невидимой паутинке. Вот он почти достиг потолка, но тут, то ли одна из ниточек оборвалась, то ли он сам сорвался, паучок отлетел вниз на десять сантиметров. Немножко передохнув, он опять начал карабкаться вверх. И вновь неудача. На этот раз он упал намного ниже.

«Вот и я, как этот несчастный паучок, всю жизнь пытаюсь карабкаться вверх, но каждый раз паутинка рвётся, и я оказываюсь ещё ниже, чем была», – тяжело вздохнула Верка.

– Вер! Слышь, Вер, открой. Это я, Райка, – послышалось из-за двери.

Верка притаилась, боясь справедливого гнева подруги.

– Да открой же, я больше не злюсь. Мне нужно кое-что тебе рассказать.

Верка нехотя встала и поплелась к двери. Откинув крючок, она чуть приоткрыла дверь.

– Ну, что надо? – спросила Верка угрюмо.

– Мы через дверь будем разговаривать? – возмутилась Райка.

Верка шагнула в сторону, пропустив подругу в комнату. Райка прошла и села за стол. Верка, сунув руки в карманы халата, присела на подоконник и с отстранённым видом стала смотреть в окно, как мальчишки гоняют по двору жестяную банку. Но Райка вместо того, чтобы сообщить, что хотела, наклонилась к Рите, сидящей на полу, подняла её и посадила к себе на колени.

– Фу! – тут же взвизгнула Райка. – Да она же у тебя насквозь мокрая! Ты чего за ребёнком не следишь? Вечно она у тебя голодная, мокрая, сопли аж до пуза висят!

Верка резко встала, отняла дочку и посадила её опять на пол.

– Это мой ребёнок. Что хочу, то с ним и делаю! Ты зачем пришла? Говори и уматывай!

– Ты чего такая злая?

– А с чего мне добренькой-то быть?

– Нет, Вер, я что-то не поняла: чего ты на меня-то злишься?

– Я на тебя, Рая, совсем не злюсь. Просто не нужны мне ничьи нравоучения.

– Нет, Вер, ты какая-то совсем другая, злая какая-то, угрюмая. Я тебя такой никогда не видела. Ты всегда ведь такая добрая, душевная.

– Закончилась моя доброта, ни капли не осталось! И душа моя сдохла! Растоптали мне душу, понимаешь? – со злостью и в то же время с неимоверной болью в глазах выкрикнула Верка. – Я всегда старалась к людям по-хорошему относиться, с открытым сердцем. Я никогда не врала, не делала другим гадостей. Но мне почему-то никто никогда не верит, обвиняя во всех смертных грехах! Почему? За что?! Ты знаешь, Рая, у меня такое чувство, словно с каждым разом, с каждой людской подлостью, в моей душе как будто что-то надламывается. Я иногда чувствую, как будто я ветка, которую оторвали от дерева и бросили на землю. Раньше, когда было лето, я не чувствовала ущербности своего положения. Меня так же поливали тёплые дожди, на мои веточки тоже садились бабочки, и шелестела я листьями так же, как и другие деревья. Но наступила зима. И вот тут-то все и увидели, что я не такая, как остальные. Я не дерево и не куст, я ущербная одинокая брошенная ветка. Другим веточкам на дереве тепло, потому что они все вместе под тёплыми сугробами спрятались и родительский ствол их живительным соком подкармливает. А у меня никого нет: ни родителей, ни друзей. И вот я, высохшая и никому не нужная, валяюсь на дороге. Все, кому лень обходить, наступают на меня, топчут. Только хруст слышен. Хрусть! Вот одна веточка сломалась. Хрусть! Другая отлетела. Сначала я стараюсь проглотить обиду. Ну и что? Ну и сломали. Они же нечаянно. Они не хотели… Но в результате-то что осталось? Где та красивая пышная веточка? Нету. Одна палка осталась, никому не нужная нелепая коряга, – Верка размазала по щекам окрашенные тушью слезы. – Ты знаешь, Рая, я почти слышу, как в моей душе хруст раздаётся… Хрусть! На свадьбе, когда свекровь заставила предать моих подружек, сломалась первая веточка. Хрусть! В первую брачную ночь, когда все от меня отвернулись, я осталась одна. Хрусть! Вадим меня ударил. Хрусть! Хрусть! Хрусть! Всех обид и не перечислишь. А последнюю веточку мне сломали вчера, когда я выбежала голая с любовником и увидела презрительные взгляды соседей да услышала, как они зашептали: «Ещё одна прошмандовка на нашу голову! Одного ребёнка неизвестно от кого нагуляла, а всё ей мало. Скоро тоже под наших мужей ляжет, б…ща проклятая!» Мне стало так стыдно и так горько! За что они меня так обозвали? За то, что я хотела свою жизнь устроить? Пусть я неправильным путём пошла. Нужно было, конечно, сначала повстречаться, погулять и только после свадьбы с ним в кровать ложиться. Но уж больно мне хотелось быстрее отомстить Вадиму! Всё равно, нельзя по одному поступку судить о человеке, втаптывать его в грязь! У меня такое чувство, будто вчера не твой сарай сгорел, а моя душа в том пожаре превратилась в пепелище…