Вид ее лица и порадовал его, и причинил боль напоминанием о Милаве. Он старался забыть ее, но не мог, каждое женское лицо напоминало ему о ней. Он не сделал Лисичку своей женой, но оставил у себя и был доволен, что есть с кем поговорить на родном языке. Постепенно она перестала его бояться и даже стала в глубине души жалеть – сама не зная почему. Казалось бы, чего ему не хватает, князю, почти богу? Но женским чутьем Лисичка угадывала, что он хранит в сердце какое-то несчастье, и ни она, ни все красавицы мира не могут его утешить.

Лисичка прислуживала им за едой, отводя глаза от настойчивых взглядов Утреча и не отвечая на его расспросы, хотя ей самой было очень любопытно, откуда здесь взялись три дебрича.

– Так ты теперь на Рысей собрался? – тем временем спрашивал Тополь.

– Собрался, – ответил Огнеяр, оглядывая свое веселящееся воинство. – Они, Волки мои, совсем не плохие ребята оказались. Честные – у них ложь вроде помешательства считается. Потому и всех говорлинов каженниками считают – что больно легко врут. И смелые. С такими воевать можно.

– А с Неизмиром-батюшкой повоевать не хочешь? – спросил Кречет.

Огнеяр вскинул на него глаза, в них ярко блеснула красная искра. Ему и самому не давала покоя мысль об оставленном Чуроборе.

– Он ведь знает, что ты здесь, – продолжал Тополь. – Купцы рассказали. Как по-твоему – что он теперь задумает? Ты же теперь вроде бога – все знаешь.

– Эх, зря мы так быстро из Чуробора сорвались! – с досадой сказал Кречет. – Я и раньше уж подумал. Хоть бы узнали сперва…

– Да он ведь не с нами стал бы совет держать, – успокоил его Тополь. – А как мы узнали бы – поздно бы было. Ты-то что скажешь, личивинский бог?

Огнеяр пропустил насмешку мимо ушей.

– А где-то ведь и главный мой враг ходит, – задумчиво проговорил он чуть погодя.

– Какой враг? Уж куда лучше Неизмира?

– Да нет! Помните, мне от рождения было предсказано подраться с кем-то. Так я теперь знаю с кем.

– Да ну?

Все три кметя придвинулись к нему, даже Утреч оставил в покое Лисичку. Предсказание Огнеяру с самого детства занимало их умы, и им очень хотелось узнать наконец эту тайну.

– Ходит где-то по земле сын Перуна, – заговорил Огнеяр. – Тоже оборотень. Вот для битвы с ним я и послан. Для того мне отец и дал стать Князем Волков – чтобы сильнее был. Да только кто знает – я ли его убью, он ли меня? И где его искать?

– Искать его вовсе и не надо! – первым решил Кречет. – Судьба придет – за печкой найдет.

– Так это не Неизмир? – спросил Утреч.

– Я всегда знал, что не он. Какой из него сын Перуна?

– А вот он не знает. Знал бы…

– Да чего говорить! – Огнеяр махнул рукой. – Кабы все судьбу знали – не то бы было.

– Так и что теперь? – Тополь посмотрел в глаза Огнеяру. – Нашел ты себе племя, и в князи, и в боги сел, почитают тебя, девок натащили, воевать вон собрался. Всю жизнь в личивинах останешься?

Огнеяр помолчал. За прошедшие месяцы он старался сам себя не спрашивать об этом, не думать о будущем – слишком живо было в памяти ранящее прошлое. Но теперь, когда об этом спрашивали названые братья, он не мог уклоняться от этих вопросов. Все-таки он стал князем, почти против воли, но стал. Он был богом для своего нового лесного племени, но ему приходилось заниматься всеми теми досадными делами, что обременяют каждого князя-человека: судить, мирить, карать, собирать дань и раздавать указы. Ни один Сильный Зверь никогда еще таким не занимался – да и не смог бы. Для этого нужен человеческий ум и человеческая душа. Огнеяр осознал княжеский долг и принял княжеские обязанности. Это было нелегко, но совесть его перед личивинами была чиста.

А перед предками-Славояричами? Не этого они от него ждут. Голоса их, умолкшие было в его душе за все эти месяцы, снова заговорили, разбуженные дебрической речью трех побратимов, и мысли об оставленном Неизмиру и Светелу Чуроборе кололи и тревожили Огнеяра.

– Нет, – сказал он наконец. – Я как-то сон видел… С месяц тому. Мать видел. Она меня звала. Говорила, что я забыл ее, и город своих предков забыл. Не поверите – чуть не со слезами проснулся, как дитя малое. Не буду я личивинским богом. Кого во мне только нет, Хорсе Пресветлый! – Огнеяр вдруг вцепился обеими руками в волосы на затылке, словно хотел сжать раскалывающуюся голову. – И Огненный Змей, и Князь Волков, и Метса-Пала… А ведь кровь князя Гордеслава во мне тоже есть. И я своего наследства Светелу не отдам.

Тополь молча сжал его плечо. Такого ответа он и ждал от своего Серебряного.

Светел подъезжал к Глиногору в самом конце месяца листопада, перед Макошиной неделей. Почти беспрерывно шли дожди, Белезень, а потом Велиша раздулись от большого притока воды. Мутные потоки поднялись высоко, и крупные княжеские ладьи с большим трудом поднимались против бурного течения. На переправе через Истир было потеряно целых десять дней – пришлось далеко спускаться по берегу в поисках места поуже и поспокойнее. Дожди – к доброму исходу задуманного дела, но Светел уже через три дня проклинал щедрость Сварога, так не ко времени растворившего свои небесные источники. Он подумывал даже оставить ладьи и ехать берегом, но быстро отказался от этой мысли – даже самые сильные кони увязли бы в дорожной грязи. Недаром говорят: листопад-грязник ни колеса, ни полоза не любит. Мало кто пускается в дальний путь в это время, умнее было бы дождаться снега, но Светел не мог позволить себе быть умным. Его дело не терпело отсрочек. Ведь Дивий тоже не ждет – или он совсем его не знает.

На каждом привале Стрибогу[71]и Попутнику[72]приносили обильные жертвы, но все же путь затянулся. Подъезжая к Глиногору, Светел не на шутку тревожился, что смолятинский князь уйдет в полюдье,[73]не дождавшись его. А догонять Скородума где-то на становище[74]было совсем некстати: и занят он будет другим, да и дочь он ведь с собой туда не возьмет. А Светел хотел говорить о своем деле при княжне: в прошлом году он сумел ей понравиться и знал об этом. Скородум же в глазах расчетливого Неизмира имел славу простака: чего его дочь захочет, то он и сделает.

Наконец впереди показался высокий береговой холм, на котором стоял глиногорский детинец. Столица смолятичей далеко славилась своей красотой: вознесенный над широким пространством Велиши, крепкий срубный детинец с затейливо украшенными башнями сам казался княжеским столом.