— Ну, меня заинтересовала ваша презентация, к тому же, я и сама кое-что читала. Думаю, мне не повредит подтяжка век и имплантаты в щеки, но далеко заходить не хотелось бы.

Рассказывая ему, что хочу подкорректировать форму век и округлить щеки, я чувствую себя глупо. Эти желания кажутся мелкими и суетными — потратить тысячи долларов на то, чтобы сбросить с лица несколько лет, в то время как кто-то в мире умирает от голода. Может быть, это сумасбродство? Хотя нет, я знаю, что я сумасбродка, но раз чике что-то надо, значит надо.

— Давайте обсудим сначала ваши глаза. Что именно вы хотели бы изменить?

— За последние несколько лет появились мешки под глазами, а веки стали дряблыми, — отвечаю я, указывая пальцем на свое лицо. — К тому же, вот тут легкая припухлость, от которой я также хотела бы избавиться.

— Будьте добры, закройте глаза, — просит он.

Я послушно опускаю ресницы и чувствую, как он щиплет меня за верхнее веко, а потом надавливает на мой закрытый глаз.

— Понятно, — произносит он, и я открываю глаза, — я могу удалить лишнюю кожу, назначим блефаропластику.

— Блефаропластику? — пугаюсь.

— Нет-нет, ничего страшного и сложного. Этот медицинский термин мы используем для обозначения различных способов коррекции век, в том числе — исправление возрастных изменений, — говорит он и добавляет: — Можно избавиться от жирка под глазами, чтобы снять припухлость. На верхнем веке мы сделаем надрез вдоль естественной складки кожи так, что после заживления следа не останется. Чтобы снизить припухлость нижнего века разрез будет сделан с внутренней его стороны, и в этом случае, понятное дело, никаких шрамов видно не будет.

Я киваю в такт его словам.

— Есть некоторый риск, прочтете о нем в брошюрах, которые я вам дам, но уверяю вас, мы делаем все, чтобы свести опасность к нулю. Также есть вероятность того, что ухудшится зрение, но это временное явление. Бывает, что у пациентов сохнет роговица глаз, и крайне редко возникают сложности с тем, чтобы полностью закрыть глаза. Есть маленький… ничтожный риск ослепнуть…

— Ослепнуть?!

— Это крайне редкое явление… очень, чрезвычайно редкое. Такое случается менее чем с одним из десяти тысяч пациентов, но вам все равно следует это учитывать. После того, как мы уберем жирок из нижнего века, внутренняя часть его может начать кровоточить и выталкивать глазное яблоко — слепота наступит только в этом случае. Но замечу, что в нашей клинике проведено более тысячи подобных операций, и ни один из пациентов не потерял зрение.

— Хорошо, — отвечаю, несколько успокоенная его словами. — Чтобы провести операцию, вы меня вырубите?

Он смеется.

— Нет, нам не обязательно вырубать пациентов. Операцию на веках можно провести под местным наркозом. Это не то же самое, что общая анестезия, так даже удобнее. Но если вы решите делать комплексную операцию, то, возможно, мы дадим вам общий наркоз.

— А что скажете о периоде заживления?

— Обычно операции на веке не доставляют больших неудобств. Мы выпишем вам рецепт на болеутоляющее. Конечно, глаза опухнут и покраснеют, могут даже появиться синяки, но уже через пару недель вы сможете спрятать все следы операции под макияжем, а полное заживление произойдет примерно через шесть недель.

Я задаю еще несколько вопросов и, если честно, остаюсь удивленной терпением доктора Редклиффа. Он отвечает на все вопросы, делает это любезно, не спеша, чего я не замечала за другими врачами, которые, кажется, всегда торопятся. Может, когда вам не приходится иметь дел со страховыми компаниями и пенсионными фондами, появляется время и для пациентов.

Оговорив все нюансы и детали этой самой блефаропластики, мы переходим к имплантатам в щеки. Врач рассказывает мне об особенностях этого вида пластики, описывая возможные риски, даже показывает имплантат. Оказывается, разрезы, через которые выкачивается жирок из мешков под глазами, можно использовать и для вставки имплантатов в щеки. Доктор подробно описывает ход операции, вновь терпеливо отвечает на вопросы, и все вместе взятое окончательно убеждает меня в том, что этому хирургу можно доверять. Впрочем, я заблаговременно получила максимум информации. Обратившись в Агентство здравоохранения при правительстве, я проверила лицензию клиники и, зайдя на специальную страницу в Интернете, изучила профессиональную историю Редклиффа. Отзывы встретились только положительные, так что теперь я уверена, что репутация моего хирурга безупречна с самого начала его практики. Кроме того, стало понятно, что этот человек всегда участливо поговорит со мной, ответит на мои вопросы, развеет сомнения.

Мы уже почти закончили, когда он спросил:

— А вы не хотите, чтобы я подправил ваш нос?

— Мой нос?

— Да. Я заметил некоторое несовершенство только потому, что это моя профессия. Изъян незначительный, но вам следует о нем знать.

— Хм, — это результат родовой травмы, с самого рождения нос мой свернут направо совсем чуть-чуть. Изгиб так незначителен, что я сама замечаю его только когда очень внимательно всматриваюсь в свое отражение в зеркале. Однако идея поправить переносицу кажется не такой уж абсурдной.

— А что для этого нужно?

Доктор Редклифф терпеливо рассказывает еще об одной операции. Наверное, когда приходится вновь и вновь описывать одни и те же процедуры, тупеешь, но по моему хирургу этого сказать нельзя. Он не выглядит недовольным, не корчит надменных гримас, словно делает мне одолжение, в нем нет ни капли высокомерия.

После нашего разговора я изрядно обогатилась знаниями об операциях в области глаз, об имплантатах в щеки и ринопластике (так он назвал хирургическую манипуляцию, которая исправит мой нос и изменит его форму).

…Доктор Редклифф проводит небольшой осмотр и предлагает мне не спешить с решением, подумать обо всем, что мы обсудили, и только после этого звонить и назначать день операции. Но я не внемлю его совету. Поблагодарив и попрощавшись, я выхожу в приемную и резервирую у секретаря ближайшую дату.

— Боже правый, заткнись немедленно! — ору я на Хельгу, которая лает, не затыкаясь, с того момента, как я переступила порог дома.

Я сижу за кухонным столом, а псина тявкает на французские двери, ведущие на задний двор. Там никого нет, но Хельге, как обычно, на это наплевать. Она заливается так, словно по нашему патио маршируют батальоны вражеских солдат. В разных журналах серии «для дома, для семьи» постоянно встречаются статьи о том, что собаки добры к своим хозяевам и вообще полезны — продлевают жизнь, снижают давление. Почему же именно мне досталась единственная на всем белом свете скотина, которая только усугубляет стресс?

Передо мной стоит ноутбук, я пытаюсь оплатить через Интернет пару счетов, но Хельга лает и лает на заднюю дверь, так что сосредоточиться невозможно. Наверное, не стоит винить в моей рассеянности собаку — только вчера я узнала о романе Джима и думать о чем-либо другом просто не могу. Голова полна мрачных мыслей, и я не вижу никакой возможности избежать этих невеселых раздумий. Отчасти я жалею, что вчера, когда вернулась домой, не крикнула мужу правду в лицо, жалею, что все не открылось, что мы не разобрались со сложившейся ситуацией. С другой стороны, в душе я рада тому, что сдержалась. Что было бы, если бы я высказала все, а он в ответ попросил бы развода? Что, если бы он заявил, что уходит? Что, если бы он ушел?