Дочь ставит машину на ручной тормоз, хватает с заднего сиденья сумку и собирается вылезти из машины.

— Заеду за тобой в девять, так?

— Так, — отвечает она.

— Люблю тебя, — успеваю сказать я, прежде чем она хлопает дверью.

Я переползаю на водительское сиденье и, наблюдая за тем, как Джоди удаляется по направлению к спортивному залу, чувствую себя еще более одинокой, чем несколько часов назад. В машине тихо и холодно. Какое-то время я сижу за рулем, глядя в одну точку. Не могу избавиться от воспоминания о письме Жизель. Я ведь знала, что происходит. Я знала, что мой муж изменяет мне. Но письмо сделало предательство Джима реальным фактом. Мой муж — прелюбодей. Жизель — его женщина. А я… и не знаю, кто я теперь такая.

— Нет, мама. Я не собиралась просить денег. Я позвонила, просто чтобы узнать, как ваши с папой дела, — вру я в телефонную трубку.

Вот ведь, обидно, что ничего не вышло. Позвонила родителям именно в поисках финансов, но интонации мамы не оставляют сомнений, что просить в долг у нее бессмысленно.

— Ну, лана. Ты ведь знаешь, дите, шо нам с папой больше неча те дать.

Моя мама — человек образованный. Она преподает третьеклассникам в начальной школе неподалеку от Атланты, но когда заводится выговаривать мне, то речь мало чем отличается от разговоров Мисси Эллиот[38]— из нее так и выскакивают всякие «шо», «ничо» и «дите».

— Знаю, знаю. Я что, не могу позвонить и узнать, как ваши дела? — отвечаю я, жалея, что трубку не снял папа. Он тоже вряд ли дал бы мне денег, но, по крайней мере, не мучил бы нотациями.

— Конечно можешь. Просто ты никогда этого не делаешь, — говорит она, ее голос уже спокоен.

— Ну, вот, надо же когда-нибудь начинать.

— Рада это слышать, — голос матери смягчается. — Как дела в Вашингтоне?

— Знаешь, все хорошо. Новая работа очень даже нравится. И моя новая квартира тоже неплоха.

Все это ложь. На работе меня ненавидит каждый, а от ободранной халупы, в которой приходится жить, меня просто воротит. Единственная причина, по которой я тут поселилась, — катастрофическая нехватка денег. У меня просто не было выбора. Нужно было выбираться из Атланты, а Вашингтон — единственный город, где у моей прежней компании был офис, куда можно перевестись. Дела в Атланте перед моим отъездом пошли из рук вон плохо… хуже некуда. Я испортила отношения почти со всеми друзьями, родители едва разговаривали со мной. Все, кому я должна была деньги, пытались высказаться по поводу очередной пластической операции, словно имели право указывать мне, что делать.

Когда я изменила форму губ, друзья и родственники меня поддержали, да и когда я вскоре вернулась в операционную, чтобы изменить форму ушей и вставить в щеки имплантаты, они тоже вели себя вполне адекватно. Но когда им стало известно о том, что я задумала липосакцию жира из живота, они приняли эту новость с прохладцей. По-настоящему против никто не высказался. В основном, я видела вздернутые брови, ну еще мама опасалась, что «эти операции» слишком соблазняют меня. Теперь вы понимаете, почему я никому не рассказывала о том, что собираюсь сделать операцию по изменению формы глаз. Единственная, кому я раскрыла секрет, была моя подруга Тия, да и ввела я ее в курс дела только потому, что мне нужен был кто-то, кто бы забрал меня из клиники и отвез домой. Я пыталась скрыть операцию от матери, но мы жили по соседству и виделись почти ежедневно. Она решила зайти ко мне в гости, узнать, как идут дела, а послеоперационный период еще не закончился, и раны не зажили, так что тайна открылась. Мои веки до блефаропластики были излишне приспущены, а одно и вовсе было ниже другого. С помощью подтяжки удалось приподнять их, чтобы выглядеть свежее и привлекательнее. Я надеялась, что изменение будет небольшим, и мама не заметит ничего такого, когда мы встретимся после операции.

Выяснив, что я ложилась под нож еще раз, она пришла в ярость. И винить ее, наверное, не стоит. Я не просто скрыла факт операции, но и три тысячи долларов, что я заняла у них с папой, пошли отнюдь не на обучение. Она клялась, что никогда больше не одолжит мне денег, а когда успокоилась, принялась пилить меня, убеждая сходить к психологу, уверяя, что не стоит ради красоты губить собственное здоровье и благополучие.

Понятное дело, решив заняться зубами, я уже не могла занять денег у родителей. Я никогда ничего особенного с зубами делать не собиралась. Нет, правда, зубы у меня были всегда в порядке. Относительно ровные и белые. Но когда я увидела передачи «Экстремальное преображение» и «Лебедь», в которых рассказывалось, что можно сделать с зубами, уже просто не могла оставить все как есть[39]. К тому моменту мой кредит был практически исчерпан, родители не давали ни цента, и не оставалось ничего другого, как обратиться к друзьям. Я честно собиралась вернуть долги… я и сейчас собираюсь их вернуть, но когда ты должен друзьям сотни или тысячи долларов, а они видят, как ты ходишь на приемы в платьях от известных дизайнеров, то терпение близких быстро истощается.

К тому дню, когда я решила увеличить грудь, я была должна почти всем. Да и мама, узнав, что мне хочется вставить имплантаты, словно с цепи сорвалась. Больше часа она метала громы и молнии по поводу опасности, которую влечет за собой хирургическое вмешательство, о том, как это дорого, о том, что такая процедура унижает женщину, особенно чернокожую. Жизнь моя в Атланте приблизилась к критическому рубежу, так что при первой же возможности я подала заявление руководству компании, в которой работала, на перевод в вашингтонский офис. К сожалению, всего через три месяца после моего переезда штат компании сократили на двадцать процентов, и я была уволена с жалким выходным пособием. К счастью, спустя несколько недель мне, словно ловкой кошке на четыре лапы, удалось приземлиться в «Сондерс энд Крафф». Но даже с высокооплачиваемой должностью и стабильным заработком я не имею понятия о том, как расплачусь за операцию по изменению ягодиц…

— Хорошо, — говорит мама. — Я рада, что у тебя там все получается. Надеюсь, там ты устроишься лучше и… — она помедлила, — …успокоишься. Надеюсь, ты перестанешь чувствовать потребность в изменении себя… своей внешности.

— Так и есть, мам. Я здесь счастлива, — отвечаю я. — Можно я с папой поговорю?

— Конечно. Я тебя люблю, — прощается она.

«Слышь-ка, ни в коем случае, не давай этой девчонке бабок!» — слышу, говорит она, передавая трубку отцу.