— Пожалуйста, — сказал Джейк. — Она же больна, ради бога, ты же видишь.

Стив посмотрел на кровать, потом кивнул и стал надевать брюки.

— Я не нацистка, — сказала Ханнелора. — Никогда не была. Никогда.

— Заткнись и одевайся, — сказал Стив, бросив ей платье.

— Вы всегда приносили мне одни неприятности, — раздраженно сказала она Джейку, натягивая платье через голову. — Всегда. И с чего вы были такой правильный? С того, что тайно встречались с ней. Я знала об этом с самого начала. Все знали.

— Вот, — сказал Джейк, вручая Стиву деньги, — держи. Это молодой парень. С зализанными волосами. — Он вынул из кармана ключи. — Там мой джип, если понадобится, обратно приезжайте на нем.

Стив покачал головой.

— Она и пешком пройдется.

— Что ты хочешь сказать, пешком пройдется? Ты куда собрался? — говорила Ханнелора, продолжая спорить с ним уже на выходе.

— Не сердись на нее, — сказала Лина во внезапно наступившей тишине. — У нее были тяжелые времена.

Джейк сел на кровать и стал внимательно ее рассматривать, стараясь вобрать каждую ее черточку.

— Ты была здесь. Все это время, — сказал он, как бы удивляясь. — Я на днях проходил мимо…

— Я знала, что она заняла квартиру. Больше негде было. Бомбы…

Он кивнул:

— Знаю, Паризерштрассе. Я искал тебя везде. Я разговаривал с фрау Дзурис. Помнишь?

Она улыбнулась:

— Маковые пирожки.

— Она больше не толстая. — Он вытер ей лоб и задержал руку на ее щеке. — Ты ела?

— Да. Она хорошо ко мне относится. Делится пайком. И, конечно, достает кое-что еще у солдат.

— И сколько ты так живешь?

Она пожала плечами:

— Еда есть.

— Когда ты заболела?

— Недавно. Не знаю. Лихорадить начало на этой неделе.

— Может, поспишь?

— Я не засну. Не сейчас. Я хочу послушать… — Но глаза у нее практически закрывались. — Как ты нашел меня?

— Узнал платье.

Она улыбнулась, глаза все еще закрыты.

— Мое хорошее синее.

— Лина, — сказал он, гладя ее по волосам. — Боже мой.

— Ой, я, наверно, такая страшная. Ты хоть узнаешь меня?

Он поцеловал ее в лоб.

— А как ты думаешь?

— Прекрасная ложь.

— Ты еще больше похорошеешь, когда тебя подлечит доктор. Вот увидишь. Завтра я принесу еды.

Глядя на него, она положила руку ему на лоб:

— Я думала, что больше не увижу тебя. Никогда. — Она обратила внимание на его форму. — Ты военный? Был на войне?

Он слегка повернулся и показал на нашивку на плече.

— Корреспондент.

— Расскажи мне… — Заморгав, она замолчала, как будто ее внезапно пронзила боль. — С чего начать? Расскажи мне все, что случилось с тобой. Ты вернулся в Америку?

— Нет. Ездил один раз. Затем Лондон, далее везде.

— И теперь здесь.

— Я сказал тебе, что вернусь. Ты мне не поверила? — Он взял ее за плечи. — Все будет по-прежнему.

Она повернула голову.

— Быть прежней не так легко.

— Да, верно. Но увидишь. Мы не изменились.

Ее глаза, лихорадочно блестя, повлажнели. Но она улыбалась.

— Да, ты не изменился.

Он коснулся залысины над виском.

— Почти, по крайней мере. — Он посмотрел на нее. — Увидишь. Как и прежде.

Она закрыла глаза, и он, расстроенный собственными словами, стал замачивать носовой платок. Не так, как прежде.

— Итак, Ханнелору ты нашла, — сказал он, пытаясь продолжить разговор. — А где Эмиль?

— Не знаю, — ответила она — на удивление отрешенно. — Может, убит. Здесь в конце творился сплошной ужас.

— Он был в Берлине?

— Нет, на севере. В армии.

— О, — сказал он и, не доверяя себе, не стал расспрашивать дальше. Затем встал. — Я принесу еще воды. Постарайся поспать до приезда врача.

— Как нянька, — сказал она, закрывая глаза.

— Представь себе. Я буду заботиться о тебе. Спи. Не беспокойся, я здесь.

— Все это просто невероятно. Я лишь открыла дверь. — Ее голос затих.

Он обернулся к двери, но остановился.

— Лина? Почему ты считаешь, что он убит?

— Он бы дал о себе знать. — Она подняла руку и прикрыла глаза. — Все мертвы. Почему не он?

— Ты же нет.

— Пока нет, — сказала она устало.

Он взглянул на нее.

— Это в тебе болезнь говорит. Я сейчас вернусь.

Он прошел через столовую на кухню. Здесь ничего не изменилось. В спальне, заваленной одеждой Ханнелоры и бутылочками из-под лосьона, могло показаться, что он где-то в другом месте. Но здесь он был у себя дома. Кушетка у стены, небольшой столик у окна — их даже не переставили, как будто он просто уехал на выходные. Кухонные полки пусты — три картофелины и несколько банок из сухого армейского пайка, банка эрзац-кофе. Хлеба нет. Как они жили? Ханнелора, по крайней мере, обедала в «Ронни». Газовая горелка, к удивлению, работала. Джейк поставил чайник, чтобы сварить кофе. Чая нет. Сама кухня была голодной.

— Холодно, — сказала она, когда он положил новую мокрую тряпицу ей на лоб.

— Помогает от лихорадки. Подержи ее там.

Он посидел минуту, глядя на нее. Старый хлопчатобумажный халат с пятнами от пота, кисти такие тонкие, что возьмись за них — и сломаешь. Похожа на угрюмых ПЛ, бредущих через Тиргартен. Где же Эмиль?

— Я ездил в больницу Элизабет, — заговорил он. — Фрау Дзурис сказала, ты там работала.

— С детьми. Им некому было помочь, поэтому… — Она сморгнула. — Поэтому я туда и поехала.

— Они оттуда выбрались? До налета?

— То были не бомбы. Снаряды. Русские. Затем пожар. — Она повернула голову, глаза полные слез. — Никто не уцелел.

Он перевернул тряпочку — беспомощно.

— Не думай об этом.

— Никто не выбрался.

Но она как-то сумела. Еще одна берлинская история.

— Потом расскажешь, — сказал он тихо. — Поспи немного.

Он снова погладил ее по волосам, как бы опустошая ее голову, и через несколько минут, кажется, подействовало. Мелкие всхлипы ослабли и почти затихли, только грудь слабо вздымалась — значит, Лина еще жива. Где же Ханнелора?

Он понаблюдал некоторое время, как она спала, затем встал и оглядел беспорядок в комнате. На стуле валялась одежда, сверху пара туфель. Чтобы убить время, он принялся машинально убирать вещи. Беспорядок в комнате — признак беспорядка в уме, так говаривала матушка, привычка в ней укоренилась. Смешно, однако он понял, что прибирается для доктора. Как будто это имело значение.