– Мы простимся с Пьером в среду, 17 августа, в церкви Ла-Комели, похоронят его рядом с твоей бабушкой Одиль. Я взяла на себя формальности, выбрала цветы и гроб – ты слишком молода для таких забот. Случилась авария, и с этим ничего не поделаешь. Ты несколько дней побудешь у нас, потом решишь, как жить дальше. Жозефина заботится о твоих кошках и собаке.

Нина открывает рот, надеется, если услышит свой голос, даже шепот, проклятие улетучится.

– Дедуля?

Никто не отзывается, только Адриен тянется к ней, хочет коснуться, но она отдергивает руку. Все взаправду. Так не бывает.

Мари-Лор снова берется за резец, чтобы «выбить» на Нине еще одну фразу:

– Хочешь пойти в похоронное бюро и посмотреть на Пьера?

Нина снова зовет его. Ну все, хватит, путь придет и заберет ее!

– Дедуля! – молящим тоном произносит она.

Пьер Бо никогда не появится в этом доме без предупреждения. Он позвонит в дверь, как делает всегда, если у человека нет почтового ящика или требуется вручить адресату лично в руки посылку, заказное письмо или перевод. «Треклятые звонки…» – иногда недовольно ворчит он.

Однажды в детстве он посадил Нину на раму, и они отправились по адресам. Пьер с гордостью показывал ей улицы, которые ему полагалось объезжать на велосипеде. Быстро крутя педали, кивал прохожим и говорил: «Это моя внучка!»

Наверное, звонок сломался… Нина встает, на ватных ногах выходит в коридор и приоткрывает входную дверь. Никого. Нужно заставить деда показаться, и она шепчет фразу, которая точно разозлит его:

– Дедуля, я по-прежнему роюсь в почте…

Она ждет. Закрывает глаза и молится. Сейчас он выйдет и отвесит ей затрещину. Ничего не происходит.

22 декабря 2017

Я все еще сижу в кабинете, когда к дому подъезжает машина, осветив фарами стеклянную дверь кухни. Всего на мгновение, потом водитель выключает двигатель.

У моих ног Николя играет с воображаемой птичкой.

Ко мне редко кто приходит, а в такое время тем более. Звонят, я открываю и вижу Нину. Странно, она явно была накрашена – под глазами остались следы подводки. Она говорит: «Я виделась с Этьеном, и мне надо выпить…» Услышав имя Этьена, я вздрагиваю. Выставила бы ее за дверь, чтобы она умолкла. Навсегда. Жалею, что открыла. Лучше бы спряталась, ей-богу, поступила бы как в детстве, когда не хотела показываться. А ведь и здесь, и в Париже я долго мечтала о ее появлении.

– Входи.

Она хватает Николя, утыкается в него носом, делает глубокий вдох и спрашивает: «Ну, как поживает этот малыш?» Бросает взгляд на миску с едой и плошку с водой. Профессиональная деформация… Она довольна – дом уютный, руки хорошие.

Нина садится на диван, медленно обводит взглядом гостиную, роняет: «Симпатично…» – снова встает и подходит к стеллажу. Она берет с полки «Мел», я узнаю роман по обложке: взятые крупным планом руки ребенка в красном шарфе, лепящие снежный шар. У него за спиной прилавок, замазанный белилами, так поступают с витринами, если меняется хозяин или предстоит ремонт. Белый цвет символизирует мгновенное закрытие.

Нина листает книгу, смотрит на меня, закрывает и ставит на место.

Я не реагирую.

– Портвейн, виски, сухой мартини. Еще есть «Апероль» и «Просекко», могу соорудить тебе шпритц.

– Давай, но безо льда, – отвечает она.

– Знаю.

– Неужели ты помнишь?

– Я все помню… Как он?

Я все-таки задала этот вопрос. Это оказалось сильнее меня. Проклятая неизлечимая болезнь, нежелание ничего знать и даже слышать о нем. Этот черенок не приживется. Его отторгли. Нина сразу понимает, о ком я, и садится на место, как послушная девочка. Поверить не могу, что она рядом. Со мной. У меня. Я и не надеялась.

– Он изменился. Сильно. Выглядит печальным. У него четырнадцатилетний сын, очень красивый, очаровательный. Валентин.

– Луиза мне рассказывала.

Нина выглядит изумленной.

– Вы что, видитесь?

– Да. Говорим об Адриене. Об Этьене редко.

Она держит паузу и как-то странно смотрит на меня. Как будто я выругалась.

– Встречаешься с кем-нибудь? – спрашивает она, глядя на меня бездонными черными глазищами.

Ее взгляд непроницаем, она всегда умела отгородиться от собеседника, выставить заслон, за который никто бы не проник.

– Ты о психиатре?

Она смеется моей шутке.

– Нет, о любовнике.

– В анкетах, в графе «Семейное положение», я пишу «Не замужем, без детей».

Она снова одаривает меня понимающей улыбкой, мол, я тоже.

– Этьен спросил, счастлива ли я, – сообщает она.

– И что ты сказала?

– Слишком уж трудно отвечать на этот вопрос. Особенно человеку, которого не видел четырнадцать лет. Тем более Этьену.

– Где вы встретились?

– У Марка и Мари-Лор. Уединились ненадолго в саду, когда он курил.

Я пытаюсь осознать полученную информацию. Итак, Нина вернулась в дом № 7 по улице Буа-д’Аглан. Я хорошо помню вечеринки и дни рождения, которые там устраивались: Этьен заполнял собой все пространство, Луиза сидела в углу на стуле с книгой в руках, как механическая игрушка, у которой сдохли батарейки. На вид – сломанная белокурая куколка с широко распахнутыми голубыми глазами, внутри – полная жизни и чувств девочка, в которой никто ничего не понимал.

– Ты видела Луизу?

– Да… – голос Нины дрогнул.

– Зачем?

– Зачем что? – удивляется она.

– Зачем ты туда пошла? К ним? К его родителям?

Она не отвечает, смотрит в одну точку, глубоко задумавшись о чем-то своем. Как раньше, когда мы случайно сталкивались и она проходила мимо, не замечая меня. Ну слава богу, кажется, возвращается.

– Вы часто видитесь с Луизой? – спрашивает она.

– Довольно часто.

– Она сказала тебе… об Этьене?

– Что именно?

– Ничего.

– Говори, раз начала.

– Он выглядит невеселым.

– Мы никогда о нем не говорим. Луиза знает, как мне трудно… Я просто не могу, если быть честной.

Нина вглядывается в мое лицо, и я спешу приготовить ей второй коктейль, добавив щедрую порцию мартини.

– Он упоминал Клотильду?

– Нет… Можно оставить машину здесь?

– Конечно.

– Я слишком много выпила, лучше вернусь пешком.

– Мы далеко от твоего дома, километрах в трех-четырех, не меньше.