и прохожу сначала через вращающиеся двери, затем через досмотр и, наконец, поднимаюсь в воздух.

Весь полет я пишу. С тех пор как Калеб подарил мне записную книжку, я стала в основном писать от руки. Вычеркиваю фразы, которые мне не нравятся, и двигаюсь дальше. Это так приятно – не нажимать клавишу «удалить».

Пока я пишу, то представляю, как люди наблюдают за мной сзади. Ручка порхает, я почти не останавливаюсь. Незнакомцы, как та пожилая женщина с судоку в метро, делают очевидные выводы – она, наверное, писательница.

Длинная очередь на паспортном контроле в Хитроу еле движется. Поезда в Кардифф отправляются где-то раз в час, но, похоже, следующий я пропущу. Если б мы с Калебом летели вместе из Нью-Йорка, мы бы сразу оказались в разных очередях. «Добро пожаловать домой» – для него, стандартные вопросы – «Какова цель вашего визита? Сколько вы планируете пробыть здесь?» – для меня.

Наконец-то приходит мой черед, и я протягиваю паспорт.

– Пять дней, – говорю женщине в форме за стойкой из плексигласа, пытаясь казаться невозмутимой и собранной, а не торжествующей. – Приехала к своему парню.

Я состою в клубе межнациональных и межкультурных трансатлантических романов, глуповато добавляю про себя.

В середине трехчасовой поездки в поезде мой желудок сжимается и разжимается так сильно, что меня может стошнить. Прежде чем отправиться на поиски туалета, прошу женщину средних лет, сидящую напротив, присмотреть за моими вещами. «Конечно, лапонька», – соглашается она, явно удивленная моим американским акцентом: видимо, потому что туристический Лондон остался позади. Мне хочется сказать ей, что я не турист, приехала на родину своего парня, а значит, у меня есть законная причина находиться в этом поезде, который пересекает прославленную живописную сельскую местность, но моя пищеварительная система требует внимания. Провожу восемь минут – целая вечность – на крошечном унитазе в вонючем туалете, пока все внутри не утихает. На обратном пути я протискиваюсь мимо довольно длинной очереди недовольных пассажиров, которым не терпится попасть в туалет.

Сойдя с поезда, я выкатываю чемодан на платформу, выхожу из здания вокзала и, подняв взгляд, замечаю Калеба рядом с серым седаном. Знакомое лицо в чужом месте. Вот он: мужчина, ради встречи с которым я пролетела тысячи миль. Калеб вглядывается в каждого выходящего – кто-то тащит чемодан, кто-то сгорбился под весом рюкзака – в поисках меня. Мне нравится смотреть, как он ждет. Сейчас мы находимся по разные стороны одного и того же предвкушения.

Я могу решить, что все будет хорошо, решить быть счастливой. Никаких больше мыслей о его имени на экране телефона Розмари. Быть может, тысячи слов, которые я только что написала – где Калеб признается в любви Розмари до гроба, – можно заменить, переписать. Быть может, я все не так поняла.

Мы встречаемся на полпути. Я прижимаюсь к его телу, зарываюсь лицом в грудь как раз в тот момент, когда он наклоняется, чтобы поцеловать меня; мой лоб сталкивается с его подбородком. Хихикая от неуклюжести нашего объятия, откидываю голову, чтобы он мог поцеловать меня как следует.

Пока мы идем к машине, я не думаю ни о чем. Мы не виделись меньше двух недель, но я хочу наполнить пространство достаточным количеством света и звука, компенсируя разлуку. Я хочу, чтобы мое присутствие изменило что-то в воздухе. Просто не могу придумать, как.

Калеб говорит, его дом находится на полуострове Гауэр, примерно в часе езды.

– Я понимаю, ты уже давно в дороге, но, поверь, виды побережья того стоят. – Он машет рукой в сторону запада. – Как добралась?

Я говорю: хорошо. Если не считать проблем с желудком, это правда.

– Я много писала, – добавляю, в равной степени ожидая и опасаясь неизбежного вопроса.

– Здорово. – Он отпирает машину, раздается двойной сигнал.

Ладно, не то чтобы он был неизбежным. Возможно, Калеб уже заподозрил, что мой текст как-то связан с ним. Возможно, он, как и я, предпочитает уходить от конфронтации и подавлять свои чувства. Возможно, мы совершенно одинаковы.

– Лиам вернулся в Лондон сегодня утром, досадно, что вы разминулись.

Я перебираю в памяти имена близких людей, которые он мне когда-либо называл: ничего.

– Кто такой Лиам?

– Мой лучший друг с начальной школы. Мы вместе учились в Сент-Эндрюсе. Я часто говорю о нем.

Тон мягкий, будничный, но я чувствую панику, даже ужас. Я хотела познакомиться с Лиамом, дать о себе знать, стать реальным человеком в глазах лучшего друга моего парня.

– Ой, точно! Прости, я так устала.

Тянусь к дверце машины, и Калеб осторожно хватает меня за плечи: я попыталась сесть не с той стороны.

– Упс. – Странным образом меня радует очередное напоминание о том, что я наконец-то здесь, в его родной стране.

Мы устраиваемся на правильных местах, Калеб заводит машину, выезжает с территории вокзала и плавно сворачивает на шоссе. Ненадолго повисает молчание. Он возится с радио, а я украдкой смотрю на его ладонь на коробке передач, на бледные, тонкие пальцы. Я никогда раньше не видела Калеба за рулем. Мы привыкли к долгим поездкам на метро домой после бара, к толчкам и скрежету, с которыми едем по темным туннелям под землей, но здесь я могу видеть все – высокие живые изгороди, узкие грунтовые дороги, зеленые луга, линию моря, когда мы входим в поворот. Это красиво, но почему-то кажется ненастоящим, нарисованным, как будто я могу протянуть руку и опрокинуть картонные деревья, картонный океан.

В конце концов Калеб резко поворачивает направо.

– Вот и моя улица, – говорит он.

* * *

Остановившись возле небольшого домика в стиле Тюдоров, я чувствую, насколько устала: мое тело отяжелело, я едва могу вылезти из машины.

Вялость – не лучший старт. Пока Калеб берет мой багаж и возится с ключами от дома, делаю несколько глубоких вдохов и заставляю себя последовать за ним в дверной проем.

Я жду, что Калеб скажет что-то приличествующее случаю, вроде «Вот мы и дома», или «Добро пожаловать», или «Здесь я и вырос», но он молчит. Я жду, что нам навстречу выйдет его мать, широко раскинув руки в знак приветствия, но в доме, кажется, нет никого, кроме нас. Калеб берет мой чемодан и молча несет его вверх по лестнице. Мне хочется заполнить тишину чем-нибудь вроде «Здесь очень мило», «Наконец-то я тоже здесь» или «Я скучала», но слова не идут. Поднимаюсь по устланной ковром лестнице, мимо снимков Калеба в рамке – пухлый младенец сменяется прыщавым подростком – и следую за ним в спальню, пытаясь впитать все впечатления. Мне хочется все потрогать