Наверное, надо было все же ехать заранее. Только меня дотаскивают до родовой и взгромождают на кресло, как чувствую — околоплодные воды полились. Вокруг меня несколько медиков-женщин. Лена, которую невозможно не узнать даже в медицинской маске, шапочке и халате, что-то объясняет им. Несколько человек одновременно меня осматривают, ощупывают, меряют давление, вставляют иглу в вену, и кто-то из них энергично говорит:

— Тужтесь, мамаша! Ну же! Одно дитя уже в родовых путях.

Стараюсь, как могу. Пульсирующая боль словно выворачивает меня наизнанку, сдвигает с места мои кости. Чувствую себя попавшей под локомотив. Но кричать нельзя — ребенку будет плохо, — так меня учили в первых родах. В коротком перерыве между схватками дышу широко раскрытым ртом — тоже так нужно. Мне дают недолго подышать кислородом, делают в живот какой-то укол, и все повторяется. И вот, наконец, слышу:

— Не тужтесь!

И сразу слышу отчаянный детский плач! Через минуту мне на грудь кладут ребенка, чумазого — в крови, с закрытыми глазами и сжатыми крошечными кулачками. Прекрасного. И одна из акушерок быстро, как бы мимоходом больно давит мне на сосок, из которого показываются капли молока, и подсовывает к нему ротик ребенка. Он чуть слышно зачмокал. Не могу оторвать глаз от сына.

Остальные медики заняты происходящим у меня в причинном месте. Схватки, ненадолго замедлившиеся, снова начинают разрывать меня изнутри. Мальчика забирают с моей груди, вижу, как его обмывают и пеленают на специальном столике.

Второй ребенок выходит тяжелее, словно не особенно хочет покидать мягкую и теплую ванну-маму. Несколько раз кажется, что от усилий и боли я проваливаюсь в небытие. Меня обкручивают простыней и давят на живот сверху вниз, еще колют, щипают вокруг сосков... Ненадолго накладывают кислородную маску, и все продолжается. На меня кричат, что если я сейчас же не потужусь особенно сильно, сделают кесарево. У меня много раз темнеет в глазах, я плохо помню момент, когда, наконец, закричал второй малыш, и его тоже приложили к моей груди.

Только начала приходить в себя, тянусь слабой рукой потрогать второго мальчика, как слышу голос Эрики:

— Унесите детей.

Ольга.

Хочу встать, но, видимо, от усилия подняться снова отключаюсь. Следующее, что помню – какое-то движение возле меня, женские руки, поднятые к емкости капельницы и сразу же поверх них – руки Лены.

– Я только посмотреть, – отчетливо слышу резкий голос Эрики.

– Не на что больше смотреть, кино закончилось, – это Лена.

Снятся они мне, что ли? Обе уходят, в обнимку. А где дети?!

Игорь.

Вижу входящий от контакта Иванова Лена.

– Денисов. Как там?!

– Игорь Евгеньевич, Лебедева родила, двух мальчиков, чувствует себя средне. С новорожденными порядок, они в палате Эрики Карловны с врачом-неонатологом. Вы подъедите?

– Сейчас перезвоню, – завершил вызов; тихо смеюсь.

Хватаю себя за голову, потом шарахаю кулаком по столу. Не могу усидеть на месте, подхожу к шкафу, открываю дверцу с зеркалом. Смотрю на себя: бородатая обезьяна. Ну, что, параноик хренов, можно бриться ехать! Смеюсь в голос. Пусть все услышат, что я стал папой! Два раза! Плескаю в бокал глоток виски, смакую. Звоню Лене.

Снимает, но продолжает настойчиво говорить с кем-то. Прислушиваюсь к фону за ее голосом.

– Что там за шум?

– Лебедева кричит.

– Что с ней?!

– Детей хочет.

– Понятно. Лен, у тебя есть возможность подержать в поле зрения и детей?

– Пока – да.

– Хорошо. Выезжаю.

Что подарить женщине, у которой ты отнимаешь детей? Ничего не могу придумать. Что сможет ее порадовать, отвлечь, заставить забыться хоть ненадолго?.. Даже цветы сейчас кажутся кощунством – их чаще дарят в праздник. Запросто могу представить, как Ольга хлещет ими меня по физиономии. Путешествие? Квартиру? Надо подумать. Хотя Эрика шумит, что за все давно уплачено. Но, например, в договоре Центра планирования семьи суррогатной матери положена доплата за многоплодную беременность. И будь Эри на месте Ольги, запросила бы остров, не меньше.

Приехал. Натягиваю халат и все остальное. Вхожу. Оля одна в палате, полулежит на кровати с высокоподнятым изголовьем, бледная, дрожащая, коричневые синяки под глазами. В вене торчит капельница; мне сказали – много крови потеряла. На ночной рубашке вижу два мокрых пятна в районе сосков. Мать. Отворачивает лицо. То ли плачет, то ли не хочет меня видеть. Даже не знаю, позволит ли прикоснуться к себе сейчас.

– Оля… – молчу в замешательстве. – Обещаю каждый день присылать фотографии твоих сыновей, не позднее 22-00. Если не пришлю – значит, я умер, или валяюсь под забором совершенно пьяный, или инопланетяне высадились и отрубили интернет.

Она не отвечает.

– Каждый вечер, Оля, ты будешь видеть, как они растут, спят, что делали днем. Ну, а когда они станут приходить домой под утро – мы что-нибудь придумаем. Они всегда будут чувствовать, что у них есть ангел-хранитель.

– Лучше б я умерла, – шепчет.

– Нет, ты же всем нужна! А я всегда буду тебе помогать, если хочешь. Пойдешь работать ко мне на завод? Одна из бухгалтеров уходит в декрет.

Зачем я про декрет ляпнул?! Дипломат фигов.

– Уходи.

Как бы опять кричать не начала. Ухожу. Да, тоскливо здесь. Ксюшу бы к ней, это бы точно помогло. Материнский инстинкт переключился бы на дочку.

Вот что получилось… Думал: как мне повезло, когда она ко мне пришла. Судьба. Или исполнение тайных желаний. В договорах все расписал. А дальше как-нибудь сложится. Но получилось особенно тяжело. Одно дело – оформить отказ на бумаге, отсроченный во времени, как бы в теории. И другое – оторвать от матери новорожденных сейчас; тем более, что она их видела, их даже ей к груди приложили! Инструкция, оказывается, есть у акушерок, как Лена выяснила, – первое молоко или, по-научному, молозиво сразу после рождения новорожденным давать. Для иммунитета очень хорошо и против разных аллергий.

Что-то у нас здесь не организованно получилось. Или же приехала Ольга рожать так поздно, что уже было не до поиска этических решений. Жизнь откорректировала. Придется мне начинать с Олей все заново. Не могу ее потерять.

Пока прошу дежурного врача срочно направить к Лебедевой психолога или хотя бы сиделку, опытную в обращении с роженицами с послеродовой депрессией. Обещал.

Лена провожает меня к детям, это рядом, почти напротив, и возвращается к Ольге. В этой палате прихожая отделена от остального блока стеклянной перегородкой. Вижу на высоком столе два маленьких голых тельца. Вот вы какие, сыны. Крохотные, смешные, а такие важные. Сколько всего произошло ради вашего появления на свет! Один заметно крупнее другого. Оба спят, похоже; устали рожаться. Красавцы.