– Спасибо, – сказал Суворин. – Как правило, я веду бои локального характера. И стараюсь действовать больше головой, чем огнем. Но при случае не премину воспользоваться таким роскошным предложением.

– Тогда вот адреса, которые просто запомни, – Леонтий быстро набрал два адреса: один московский, другой – подмосковный. – На один из них я ехал, когда машину обстреляли. Хотел отсидеться, – добавил он.

Потом, дав время Суворину прочитать и запомнить написанное, добавил:

– Спать хочу. Рад был повидаться. А сок… не думай, что я брезгую; выпью, как только дырки зарастут.

– Выздоравливай, – Панкрат наклонился и пожал протянутую ему руку.

Покинув дом три на Большой Сухаревской, Панкрат нашел свой «форд» на стоянке там же, где он его и оставил. В салоне все было в порядке. И Суворин на пару секунд даже решил, что его оставили в покое и у него теперь появится возможность заняться чкаловской катастрофой. Сейчас для него это был вопрос чести. Однако каждой клеткой своего тела Панкрат ощущал, что ситуация с медальоном обостряется и у него нет ни малейшего шанса «отложить эти дела».

Поэтому, сев за руль, он все-таки сначала убедился, что пистолет заряжен, и только после этого завел мотор и поехал домой.

Где-то на полпути, глянув в зеркало заднего вида, Суворин обнаружил, что за ним едет милицейская машина.

«Мудрый мужик этот Тамбовский, – улыбнулся Панкрат. – Теперь за мной будут непрерывно следить», – он вспомнил «перлы» криминального авторитета и улыбнулся еще шире. Но улыбка получилась какой-то очень грустной.

К дворовой стоянке Панкрат подъехал без приключений. Милицейская машина во двор за ним не последовала. Но, выйдя из машины, он обнаружил на стоянке две припаркованные машины, которые никогда здесь раньше не видел. В одной на передних сиденьях находились два человека. Панкрат призвал на помощь все свое внимание и хладнокровие, закрыл машину и спокойно зашагал к дому. Свой девятимиллиметровый пистолет он держал наготове.

– Спускайся с небес и чуточку повозись в дерьме, – приказал он сам себе, едва переступил порог своей квартиры.

Сказать, что в квартире Суворина был проведен повторный обыск, значило ничего не сказать, ибо жилье его было в буквальном смысле перерыто. Кое-где был даже сорван паркет. В этот момент стало ясно, что больше «деликатничать» с ним не станут. И, как обычно бывало в минуты максимального напряжения, на него накатила волна спокойствия. Он спокойно закрыл дверь. Спокойно осмотрел комнату, с удовлетворением заметив, что его военная фотография так и осталась стоять на столике. И так же спокойно принялся раскладывать вещи на места.

Через два часа в квартире был идеальный порядок, если не считать шести распоротых стульев из гостиного гарнитура и поврежденного паркета.

«Вечером деньги – утром стулья. Утром деньги – вечером стулья», – пробормотал Суворин классическую фразу из Ильфа и Петрова и громко рассмеялся.

Планы его в этот вечер изменились.

Панкрат подошел к окну и, не таясь, посмотрел во двор. Две машины, которые привлекли его внимание, по-прежнему стояли на стоянке. Солнце клонилось к закату, и длинные тени упали на их бамперы и бампер его «форда».

Он отвернулся от окна и осмотрел кабинет. Здесь «сыщики» тоже хорошо поработали. Но и Суворин постарался, и теперь от их деятельности не осталось и следа.

Компьютер не тронули. Панкрат сел за стол и включил его. Полистал файлы. Наконец нашел то, что искал, и с облегчением вздохнул. Это была карта местности, в центре которой была выделена деревня Крупино.

– Значит, Крупино, – повторил он вслух.

Выключил компьютер, посмотрел на часы. Было около двадцати двух. И тут Суворин вспомнил о своем соседе. Вернее, о его пикапе, который тот вечно ставил на газоне под окнами, вызывая праведный гнев жильцов. Особенно по утрам, когда уговаривал свою развалюху завестись, пересыпая капризное фырчание и рев откровенным матом.

Звали соседа Тихон. Ему было около тридцати. Он успел отучиться в колледже и двух вузах. Правда, ни в одном из посещаемых им учебных заведений дело до защиты диплома не дошло. Как правило, Тихон срезался на «госах», после чего желание получить документ об образовании у него начисто пропадало и он устраивался на работу на какое-нибудь кладбище рыть могилы. В этом деле он был профессионалом и мог часами делиться своим опытом. Особое удовольствие доставляла ему реакция старушек, обычно сидящих на скамейке перед подъездом. Он был невысоким парнем, с огромной копной жестких непослушных волос, густыми бровями, маленьким курносым носом и круглым, по-детски пухлым ртом. Завидев его, старушки моментально прекращали разговоры и встречали его настороженными взглядами.

– Что нового в Москве? – как правило, спрашивал Тихон.

Голос у него был приятным и звучным. И это была его неизменная коронная фраза, которая заменяла приветствие.

– Сегодня на одном памятнике прямо на звезде кто-то повесил дохлую собаку, – сообщал он, садясь на скамейку с открытой банкой пива в руках.

– Ты опять свой пикап под окнами поставил? – традиционно реагировали бабки на его очередное сообщение о кладбищенских ужасах.

– Нет. Сегодня нет! – врал Тихон. – Сегодня в гараже поставил.

– Угу, угу, – бросали на него сердитые взгляды старушки. – Нет у тебя никакого гаража! И пусть бы твой пикап тоже исчез, хоть под землю провалился. Детям по утрам спать не даешь, идол.

– А что вы знаете об идолах? – тут же заводился Тихон на кладбищенскую тему. – Вот вчера похоронили старушку.

Он замолчал, выдерживая паузу.

– От чего умерла-то? – сдавалась одна из бабок.

– Из-за плохой памяти.

– Инсульт, что ли?

– Говорю: из-за плохой памяти. Привычка у нее была пенсию прятать.

– Дети, наверное, пьющие? – уточняли старушки с пониманием.

– Да одна она жила, – уточнял Тихон. – Просто имела такую плохую привычку. И все бы ничего. Но была у нее еще и очень плохая память. И ни одну из своих спрятанных пенсий отыскать она не могла. И когда кончился у нее запас круп, скончалась старушка от голода. А дети ее из Подмосковья приехали, деньги ее нашли и памятник после похорон поставили. Потому что денег оказалось очень много. И мне авансик дали, чтобы за могилкой приглядывал.

– Ну что ж, правильно, – закивали головами престарелые дамы.

– А памятник был