Это не солнечные лучи, а мои неутомимые, оберегающие ленты. Утешающее сияние просто мне показалось.

Простонав, я сажусь, чтобы собраться с мыслями, и в ту же секунду все возвращается на круги своя. Тело каменеет, когда я вспоминаю случившееся и вижу, что разбитая карета лежит на боку.

Я лежу на снегу, который налетел через разбитое окно, и уже начинают неметь ноги. Мне удается подтянуться, и, когда я встаю, глаза почти привыкают к кромешной темноте. Дверь прямо над головой, и я медленно привстаю, нащупывая пальцами ручку.

Ухватившись за нее, я отшатываюсь, услышав звуки боя. Раздаются лязг мечей, гортанные стоны раненых, женские крики. На секунду я съеживаюсь, от шума хочется свернуться калачиком и закрыть уши руками.

Но я заставляю себя стоять прямо, хотя колени сильно дрожат и кружится голова. Я не обращаю внимание на свое состояние, потому что не могу снова упасть в обморок. Не могу забиться в уголок и спрятаться.

Там Сэйл. Другие стражники, наложницы… Поэтому я покрепче хватаюсь за ручку, чтобы устоять на ногах, а потом высовываю голову в пустую оконную раму. Совсем чуть-чуть, просто взгляну одним глазком.

Но, когда поднимаю глаза, вижу только забирающегося на карету мужчину. Он поднимается, и слышна его тяжелая поступь. Я отшатываюсь, ударившись и без того ноющей головой об оконную раму, и пытаюсь забраться обратно в карету, словно есть надежда там спрятаться. Но не успеваю отползти назад – мужчина наклоняется и впивается в меня взглядом. Я пытаюсь сесть, но он хватает меня за руки и тащит наверх.

Я кричу и пытаюсь отбиться, но он поднимает меня, как будто я невесомая пушинка, как будто мое сопротивление ни капли ему не мешает. Мужчина вытаскивает меня из кареты, грубо держа за руки, и я задеваю талией острые края разбитого стекла.

Когда он меня вытаскивает из кареты и ставит на нее, то поворачивается и небрежно скидывает меня с края.

Я даже не успеваю вдохнуть, как падаю кубарем на снежную кучу. Жестко приземляюсь на спрятавшийся под холодным белым снегом камень. Ударяюсь плечом и губой о его острые края, тут же чувствую во рту привкус крови и морщусь от боли.

Оторопев, я слышу, как проворно спрыгивает стоящий на карете человек, а затем, дернув за спинку пальто, отчего ткань прижимается к горлу, рывком заставляет меня встать.

В приглушенном неземном лунном свете удается разглядеть одну из лошадей, которая еще привязана к сломанной карете, но, мертвая, лежит на снегу. Другая лошадь пропала, хомут оборвался, вожжи брошены.

Сэйла нигде не видно.

Схвативший меня человек впивается пальцами, обмотанными толстой белой тканью, в подбородок и поворачивает к себе лицом. Я сразу же замечаю, что он с головы до пят одет в белый мех и сливается с равниной, но вот вокруг лица повязана кроваво-красная ткань – это пользующаяся недоброй славой повязка Красных бандитов.

– Что это у нас тут? – Его голос приглушенный, но хриплый, словно голосовой аппарат давным-давно промерз в этом студеном мире, горло покрылось льдом, а слова вырываются из него осколками льда.

– Отвали от нее!

Я поворачиваю голову влево и вижу, как три пирата, угрожая Сэйлу ножом, тащат его вперед. На нем больше нет позолоченных доспехов и плаща. С него даже сняли форму, оставив только тонкую тунику и панталоны. Лицо опухло и покрыто синяками, над бровью запеклась струйка крови – эта рана то ли после падения кареты, то ли от борьбы с Красными бандитами.

Схвативший меня пират смеется над безуспешными попытками Сэйла вырваться, но два других, которые держат его за руки, без труда его усмиряют, с силой ударив в живот, отчего он, закашлявшись, сгибается пополам. Его болезненный стон обращен в сторону талого снега, а к ногам падают капли крови.

– Эй, взгляни на эту, – говорит взявший меня в плен мужчина и стягивает капюшон.

Как только его стаскивают, пират снова хватает меня за подбородок и наклоняет голову, направляя ее на скрытый свет. Он таращит глаза, разглядывая мои волосы, кожу, глаза. Уж не знаю, хорошо ли ему видно, но, похоже, этого хватает.

– Твою мать, ты только погляди!

Внутри все сжимается, ленты, пойманные его карающей рукой, напрягаются от страха.

– Да ей все лицо краской размалевали.

Я смотрю на него, но прячу облегчение. Не осмеливаюсь говорить.

Тот, что держит Сэйла, облизывает губы.

– Хм, а она хорошенькая. Капитан Фейн захочет ее увидеть.

Пират в ответ хмыкает и отпускает мой подбородок.

– Вы, трое, уведите их, – говорит он и, засунув в рот два пальца, пронзительно свистит. – Я прослежу, чтобы карету тоже затащили.

Один фыркает:

– Удачи. Эта хреновина жуть какая тяжелая. Ты глянь, сколько на ней золота!

– Да, такая тяжелая, что за нее кучу денег отвалят, – отвечает пират.

Слышу за спиной шевеление и вижу, что на свист моего похитителя приближается еще несколько Красных бандитов. Первый пират меня отпускает только для того, чтобы передать другому. В руку жестоко впиваются пальцы, и меня тащат вперед, не обращая внимания на мои жалкие протесты. Нас с Сэйлом ведут наверх по склону, оставив позади сломанную карету.

Сэйл не сводит с меня глаз, не обращает внимания на то, как грубо с ним обращаются пираты. Он вырывается не для того, чтобы спастись, а чтобы оказаться ближе ко мне, словно хочет укрыть и защитить.

– Не вздумай что-нибудь выкинуть, – ерничает один из пиратов и в явном предупреждении приставляет ему нож к боку.

Застилающие глаза горькие слезы холодные. Очень-очень холодные.

– Мне очень жаль, миледи, – говорит Сэйл, и я вижу в его глазах гнев и крушение надежд.

Помимо доспехов, пираты сняли с него и шлем. С абсолютным страхом на лице парень выглядит еще бледнее. Его лицу придают мало-мальский цвет только синяки и кровь. Его мрачный страх так не похож на привычную игривость, так отличается от искренней доброты, что обычно отражается на его лице.

– Ты не виноват, Сэйл, – тихо говорю я, стараясь не замечать, как идущий справа пират крепко стискивает мне руку – да так, что она начинает неметь. Тело так и норовит затрястись от ужаса, но я останавливаю этот порыв, как будто прижимаю руку к зияющей ране. Подавляю страх. Сдерживаю его.

– Да, виноват, – голос у Сэйла дрожит, и от этого дребезжащего признания по сердцу расходятся трещины. Когда он судорожно глотает ком в горле, словно пытаясь подавить панику, трещины становятся только глубже.

Мне остается только думать о тех историях, что Сэйл рассказывал мне, пока мы долгими ночами ехали бок о бок. О своих четырех старших братьях, которые босиком и сломя голову бегали по трущобам Хайбелла. О его суровой, но горячо любящей матери, которая хмурилась и метлой выгоняла их из дома, но в одиночку искала по ночам, если кто-то не возвращался к ужину.