Морозов заверил:

– Сегодня они и будут готовы. Да вот еще что, Рустам. Думаю, тебе лучше поехать с кем-нибудь из наших ребят. И надежней, и помощь какая-никакая.

Майор воскликнул:

– Так у меня же отпуск, если, конечно, Центр, как всегда, не перенес его на неопределенное время.

– Не перенес! Гусев разрешил отпустить очередников, но не более четырех, и желательно из групп, что были задействованы в операции «Гюрза».

– Так, значит, завтра и прапорщик Власенко свободен?

Командир отряда подтвердил:

– Из твоей группы, да!

Вадим обратился к заместителю:

– Рустам! Ты не будешь против, если с тобой поеду я? А возможно, и Влас, ему один черт, где проводить отпуск. И на Енисей свой успеет. Так как?

Шарипов, продолжая смотреть на шкаф, на котором была вывешена так называемая «левая», не соответствующая истинному расположению войсковых частей ОГВ, карта – нововведение особистов, безразлично ответил:

– Как хотите.

Гончаров ударил ладонью по столу:

– Вот и решили. Пойдем, Рустам, я провожу тебя к ребятам, а сам займусь всеми необходимыми документами.

Он повернулся к Морозову:

– Думаю, строевик резину тянуть не будет?

– Не будет. Я сейчас же нагружу его работой. И по отпускным, и по билетам на поезд.

– Тогда мы пошли.

Вадим тронул за плечо боевого друга:

– Идем, Рустам.

Капитан поднялся и направился на выход. Сейчас он более всего походил на робота, исполняющего команды.

Проводив Рустама в свой отсек, Гончаров вышел на улицу, где в курилке собрался личный состав его группы. Власенко, как назло, среди подчиненных не было. Майор спросил:

– Где Влас?

Офицеры дружно засмеялись:

– Как где, командир? Как высадились с «вертушек», он хвост пистолетом и в медсанбат, к своей медсестре.

Гончаров приказал:

– Дрога! Пулей за ним! Чтобы через пять минут был здесь! Время пошло!

Дробышев попытался защитить товарища:

– Да ладно тебе, Гончар! Пусть помилуется! Выход же завершен? Чего ты?

Майор резко повысил голос:

– Я что-то неясно сказал, прапорщик? Быстро за Власенко, одна нога здесь, другая там! Бегом марш!

Пулеметчику пришлось выполнить приказание, и вскоре у курилки показался крайне недовольный прапорщик Власенко:

– Ну что за жизнь? Майор! Я, конечно, понимаю, что вы командир, но всякая власть должна иметь разумные пределы. Вы же...

Гончаров не стал слушать нытье прапорщика, приказав:

– За мной, в палатку!

И первым вошел в нее.

Власенко последовал за командиром.

Войдя, продолжил возмущение:

– Слушай, Гончар! Достал ты уже меня. И не смотри волком. Это при подчиненных твоих я не мог высказаться, сейчас скажу: я тебе что, пацан, гонять меня? Чего ты до меня докопался? На выходе ладно, там боевая работа и приказ – закон, в горах я не против, но тут, на базе? Вот отгуляю отпуск и в другую группу попрошусь. Надоел ты мне! А теперь можешь хоть на «губу» сажать! Все одно завтра выпустят.

Гончаров выслушал прапорщика на удивление спокойно, затем, закурив, сказал то, от чего у боевого прапорщика буквально отвисла челюсть:

– Не бухти, Влас. У Баскака всю семью в Переславле завалили какие-то отморозки.

– Что???

– Вот тебе и что! Понимаешь, всех убили: и мать, и брата, и жену со снохой, не пожалели и детей, двух пацанов, и дочку Рустама шести лет.

Прапорщик продолжал смотреть на майора. Выдержав паузу, необходимую, чтобы прийти в себя, спросил:

– Капитан знает?

– Знает.

И кивнул на спальный отсек:

– Там он. Ничего не хочет слышать, никого не желает видеть. Ушел в себя. Короче, в ступоре.

– Тут не то что в ступор войдешь, а в штопор полный. А это, Гончар, убийц взяли?

– Насколько мне известно, нет.

– Тьфу, бля, и чем это менты только занимаются?

Майор сообщил:

– Брат Рустама, Марат, сам был подполковником милиции, начальником РОВД! Так что менты работали, уверен, на совесть, но что-то у них там не срослось. Будь какая-нибудь зацепка, они не упустили бы этих тварей. За своих ребята из МВД платят по полной, и ты это знаешь.

– Да. И что теперь?

– Что теперь? Похороны, вот что. Баскак завтра должен убыть в Переславль. Я еду с ним. У тебя тоже завтра отпуск начинается, хотел узнать...

Прапорщик прервал майора:

– Не продолжай, Вадим. Я еду с вами.

– Я не сомневался в тебе, поэтому и вызвал. Я сейчас пойду в штаб, командир обещал бумаги необходимые подготовить, с начфином вопрос решу, с «вертушкой» или тачкой определюсь, а ты вот что, – майор приблизился к прапорщику, – сам должен понимать, что похоронами в Переславле дело не кончится. Баскак выйдет на охоту. Он смерть близких не простит. Будет искать убийц. И мы с тобой в этом ему поможем. Этим мразям не место на земле, так что подумай, что из оружия, технических средств, ну и другой разной лабуды нам с собой в Переславль захватить. Только, Влас, сделать это надо тихо, чтобы ни одна душа не узнала. Иначе все накроется! Втихаря приготовь пару сумок с инвентарем и амуницией. Ты должен просчитать экипировку и боевое оснащение, как при использовании малочисленной группы, имеющей задачу поиск и уничтожение отдельных физических лиц в условиях проведения акции в населенном пункте. Понял меня?

– Понял, не маленький. Вот это уже по мне. И то ладно.

– Занимайся делом, но, повторяю, скрытно, а я в штаб. Как закончу, встретимся возле палатки. Доложишь результаты своей деятельности. Заодно и определим план начального этапа нашей поездки в Переславль. Разошлись.

Прапорщик остановил майора:

– Один вопрос, Вадим. Баскака пока трогать не будем?

– Нет! Да это и бесполезно. Отойдет немного, тогда и его подключим. Вернее, он сам нас подключит. Но это по обстановке и позднее, а сейчас делаем то, о чем уже говорилось. С оружием поаккуратнее, из трофеев стволы отбери.

– Да знаю я. Ты с бумагами да транспортом решай, остальное моя забота.

Командир и подчиненный вышли из палатки, в которой остался один капитан Шарипов. Он сидел на железной солдатской кровати и тихо, почти неслышно, стонал, качаясь из стороны в сторону.

Группа, да и весь отряд, узнав о трагедии капитана, обсуждала сложившуюся ситуацию. Слышались призывы отправить в Переславль группу отряда, дабы разобраться с ситуацией. Чтобы успокоить личный состав, полковнику Морозову пришлось собирать отряд. После совещания шум утих, но снаружи. Внутри же каждый офицер и прапорщик продолжал переживать горе своего боевого товарища, как собственное. Лагерь принял мрачный, даже какой-то угрожающий вид, хотя ничего на базе внешне и не изменилось.