Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Страшное, одним словом, дело.
Но при этом — вечное. С тех пор ничего более сильного в этом образе не было создано — Чужой идеально «чужой», он идеально страшен и идеально отвратителен. Он идеально масштабирован — два-три метра, это не комические ящерицы, которые сносят пол-Японии, но настоящего страха не вызывают.
Кстати, у фантаста Ильи Варшавского (1908–1974) есть юмореска «Назидание для писателей-фантастов всех времен и народов, от начинающих до маститых включительно», где говорится, что для изготовления чудовищ в фантастических произведениях есть два способа: гибридизация (гибрид самых отдаленных представителей фауны и флоры — девушка с телом змеи, летающие медузы, помесь паука с коршуном, и «Изменение масштабов. Один из самых простых и действенных способов, не требующий особых пояснений. Клоп величиною с лошадь или динозавр, умещающийся в спичечной коробке, открывают неисчерпаемые возможности для создания динамичного, захватывающего сюжета»[89].
Но оказалось, что гигантские обезьяны и ящерицы далеки от идеала. А вот масштаб Чужого — впору.
Он идеально страшен, и страх этот проработан до мелочей.
Чем меньше Чужие похожи на насекомое, тем они лучше. Поскольку фильмов, игр, книг появилось огромное количество, появились и компромиссные расы типа «Серых Чужих» из одного российского романа, законной или беззаконной франшизы, которых отличает то, что «из клыкастой пасти этого существа не выделяется такое огромное количество слизи, как у чёрных существ». В этом, написанном российским фантастом Мартьяновым продолжении «Чужих», прирученный Чужой по имени мистер Пикквик (почти Вильям Посторонним) ест трупы нехороших людей — террористов из организации «Новый Джихад». А другие, нехорошие соплеменники правильного таракана, убивают людей из мести.
Кстати, о Королеве Чужих, с её невиданной плодовитостью — в комментариях к «Мухе-Цокотухе» Золотоносов замечает: «В этой связи стоит напомнить об употреблении в 1880-е годы слова „тараканить“ в значении „совокупляться“». Не случайно в финале «Мухи» подпрыгивает с Муравьихою, а подмигивает букашечкам, явно намекая на половой акт: „Вы букашечки, // Вы милашечки, // Тара- тара — тара — таракашечки!"»[90].
Итак, Чужие опасны, плодовиты и жизнеспособны. А так же Чужим свойственна загадочность цели существования.
В общем, это классический враг — таракан, мутировавший в гигантское хвостатое и зубастое существо. «Огромная голова на длинной суставчатой шее прижалась к груди, и морды существа видно не было, а шипастый гребень на черепе возвышался над туловищем. Шесть членистых конечностей плотно прижались к телу, многометровый хвост, свёрнутый в кольца, безжизненно лежал на полу зала. От туловища отходили две полупрозрачные трубы, теряясь где-то в темноте. Свет фонарей отражался от матово-хитинового покрова чудовища…». Вот вам. Это, понятное дело, матка Чужих.
Произведённый от такой матери таракан непобедим, как Джеймс Бонд (или Джеймс Бонд непобедим, как таракан). И непобедим так же, как Чужие. Битва с ними вечна, на радость писателям и кинематографистам.
Книги о чужих тараканах, обладая сюжетной незавершённостью (главным качеством любого сериала), по сути, сами фрагменты тараканьего книжного племени, лишённые индивидуальности, выживающие не персонально, а видовым способом.
Истребление зверя-врага бесконечно — как бритьё, безнадёжно и вечно — как выведение тараканов.
Как значилось в анекдотическом рекламном объявлении: «Избавим от тараканов навсегда. Гарантия полгода».
У тараканов-мутантов есть важное свойство — они не обращаются в суд, их убийство законно. Политкорректность компьютерной игры Duke Nukem 3D (1996)[91] заключалась в том, что врагами героя, то есть игрока, становились мутировавшие свиньи с дробовиками, демоны и уроды. В DOOM (1993), битва шла с людьми. Там игрок убивал себе подобных, в грохоте выстрелов помпового ружья заваливая бесконечные коридоры человеческими трупами, а в политически-корректной битве именно тараканоподобный монстр выглядывал из-за угла. В этом принципиальная разница двух подходов.
Впрочем, и эти игры, и эти конструкции — дело прошлого.
Пришли иные технологии и всё перемешалось, проросло по-новому.
Одни тараканы вечны.
20.06.2016
Нравственная дилемма (об умственных упражнениях и прикладной этике петухов)
Когда говорят о вечных вопросах, так называемых русских вопросах, то сразу вспоминают Достоевского — как будто он первый начал снабжать художественное произведение философской загадкой, не имеющей чёткой разгадки. Разгадок у Достоевского, впрочем, хватает. Да и в пьесе «Антигона», написанной много веков назад, экзистенциального выбора хоть отбавляй. Об этих выборах писали и Сартр, и Камю, и это чуть ли не главная составляющая так называемой большой литературы.
Только «большая литература» вовсе не велика количеством читателей (это вообще отдельный разговор, кого и как читают люди, знающие имена Джойса и Кафки, неизвестно, что составляет реальный круг их чтения).
И тут на сцену выступает фантастика в самом простом её понимании, детективы и любовные романы.
Причём это экзистенциальное начало пришлось массовой культуре, как к шарику горшок. То есть во всяком приключенческом романе есть мотив принесения в жертву — участника экспедиции, рядового спецназа, вообще кого угодно. И тут я позволю себе долгую цитату (я вообще люблю долгие цитаты, потому что они передают не только стиль книги, но и воздух времени). Эта цитата из книги «На суше и на море», которая старше меня и сопровождала всю жизнь, стоя на полках в разных моих квартирах. В том сборнике был помещён обзор американской литературы, вернее, некоторой ее части, пера Александра Казанцева. Назывался он «В джунглях фантастики».
Так вот вам эта цитата: «Перед нами снова холодная жестокость беспредельного Космоса. На этот раз она использована не ради утверждения героического благородства жертвующих собой астронавтов — неумолимая и беззлобная жестокость создает здесь садистскую ситуацию неизбежной гибели прелестного создания, семнадцатилетней девушки, легкомысленно пробравшейся в ракету экстренной помощи, рассчитанную лишь на одного человека. Новеллист Том Годвин написал психологическую новеллу любования ужасом обреченной — «Неумолимое уравнение». В математическом уравнении вес лишнего человека, оказавшегося в ракете, вытесняет его жизнь с математической неумолимостью. Это лишний вес и лишняя жизнь, они должны оказаться за бортом. Автору не приходит в голову показать в этой острейшей ситуации подлинный героизм, светлое чувство, готовность к тому, чтобы пожертвовать собой. Нет! Холодный и жестокий пилот, истратив несколько сочувственных слов, объяснив, что по законам космических путешествий каждый обнаруженный лишний пассажир подлежит уничтожению, дав обреченной поговорить по радио с
