Распластавшись ящерицей, Куминов двигался вперед, положив автомат на сгибы рук. Каждый в детстве любил ползать и передвигаться на коленках, а вот ему этим пришлось пользоваться уже во взрослом возрасте. Да так часто, что кожа на коленях уже давно отличалась по цвету и толщине от той, что есть у обычных людей. И сейчас, ставшим уже таким привычным способом он полз вперед. Пологий спуск, по которому группа могла бы скатиться, дал возможность рассмотреть все необходимое. Во всяком случае, старший сержант Воронков, вжавшийся в рыхловатый снег, оглянулся на Куминова и вернулся к наблюдению.

Внизу была деревня. Не так давно была, теперь уже не существовала. Деревню спалили дотла.

– Дворов с тридцать было, не меньше. – Воронков дернул щекой. – Твари…

Куминов не ответил, стараясь всмотреться в рассветную темноту. Привычные к наблюдению глаза быстро выхватывали необходимые подробности.

Да, около тридцати дворов, широких, просторных. Дома, идущие не больше чем в три улицы. Несколько двухэтажных, это не странно, остались с довоенных времен. Деревня точно была хорошая, вон, в каждом дворе еще тлеют остатки больших сараев.

– Деревья видишь, командир? – Воронков ткнул пальцем в три высоких березы, росших с края одного из дворов. – Мне ж не кажется?

– Не кажется… – Куминов хрустнул пальцами.

На березах висели несколько темных тел. На уровне груди у каждого что-то белело. Хотя, почему что-то? Капитан прекрасно знал ответ: таблички с надписью на русском. Простое слово, пришедшее в язык сто пятьдесят лет назад и оставшееся в нем навсегда. «Партизаны».

Это сразу объясняло причину гари. Карательный отряд СС, шедший по следу партизан и, вполне возможно, добравшийся сюда. Были жители деревни связаны с теми, кто жил в лесах, борясь с захватчиками, или нет – роли не играло. Тактика террора, то пропадавшая, то вновь запускаемая, была направлена на другое. Устрашение жителей страны, тех, что не сдались, и тех, что помогали несдавшимся. А тем, кто осуществлял террор, было глубоко наплевать на возраст, пол и политическое отношение лиц, к которым террор и применялся.

– Сарай… – Воронков еще раз дернул щекой, смотря куда-то дальше берез. Куминов проследил взгляд. Всмотрелся в темную, совершенно обвалившуюся и обуглившуюся конструкцию и понял. Понял все, что сержант хотел сказать одним этим коротким словом. И даже представил, потому что уже видел и знал…

Рев моторов машин, врывающихся на улицы, три тихих и спящих улицы. Цепь людей с оружием, окруживших деревню и не пропускающих никого за свою линию. Первые отрывистые щелчки выстрелов по тем, кто еще не понял этого и пытался убежать. Крики женщин, детей и стариков, испуганные, рвущие воздух. Отрывистые команды на ломаном русском вперемежку с немецким. Захлебывающийся от злости лай псов, рвущихся с поводков, натравливаемых на мечущихся полуодетых жителей.

Цивилизация… европейская цивилизация, проявляющаяся в таких ситуациях во всей красе. В одном из домов солдаты в серо-защитной форме, втроем, повалили на пол кричащую девчонку лет пятнадцати. Один, рыхловатый здоровяк с рыжей щетиной, одним рывком разодрал теплую просторную рубашку. Довольно ухнул, сжав в широкой лапище мягкую грудь. Девчонка вскрикнула, когда руки немца пошли ниже.

– Эй, Отто, оставь нам немного. – Хохотнул второй, худой и длинный.

Девчонка вскрикнула еще раз.

– Да что ж вы делаете, ироды!!! – входная дверь хлопнула, пропуская растрепанную крупную старуху в одной длинной, до пят, ночной рубахе. – Отпустите ее, сукины дети!

– Завьидно, бабулька? – Третий, чьего лица не было видно, прыснул со смеху. Смех прекратился, когда левая рука тетки, взметнувшись из складок ткани, воткнула второму длинный кухонный нож. Твердо, сильно, прямо в горло. Солдат хекнул, схватившись за пробитую гортань, зашатался, хрипя и пуская темные пузыри между пальцев. Сунулся головой в угол, сползая по стене.

– Шайссе!!! – здоровяк испуганно вскрикнул, застыв изваянием между бедер удерживаемой им девушки. Больше он не успел ничего. Ни сказать, ни сделать. Острый конец наполовину сточенного ножа вошел в левый глаз. С хрустом, глубоко, застряв в кости. Отрывисто ударили очереди третьего, успевшего прийти в себя. Немец поливал свинцом перед собой, пока не раздался сухой металлический щелчок. Магазин закончился. Солдат всхлипнул, отодвинулся, косясь в сторону старухи, чья рубашка уже стала красной. Дернулся в сторону входной двери, торопясь убежать из дома, воняющего сгоревшим порохом, кровью и требухой. Далеко он не ушел.

Девушка, которой пятнадцать исполнилось две недели назад, умирала. Три пули пробили ей легкие, когда она хотела убежать в соседнюю комнату. Но рука, сжимавшая скользкую от крови насиловавшего ее немца деревянную ручку ножа, не дрогнула. Ножу было без разницы кого колоть. Человеческое тело он вспорол так же легко, как до этого старик хозяин колол им подросших за лето молодых свинок. Вошел над почкой, пробив артерию, и заставил совсем молоденького новобранца, лишь месяц прибывшего в страшную Россию, покорчиться перед смертью. Но девушка, хрипло хватающая воздух, уже не смогла этого увидеть.

Забежавший на звук выстрелов, под конец слившихся в захлебнувшуюся очередь, фельдфебель Мюллер сплюнул. Поглядел на скорчившегося в агонии молокососа Генриха из-под Дрездена, на старуху, что плавала в луже собственной крови, на еще двух солдат, тридцать минут назад довольно смеявшихся, вспоминая дом. Прошел к окну на противоположной стене, завешенному длинной легкой шторой из ситца. По пути равнодушно глянул на русскую девчонку, жадно хватающую воздух. Занавеску бросил на нее, вылил сверху все, что было в керосиновой лампе, стоявшей на полке с книгами. Прикурил сигарету и щелчком отправил спичку в сторону еще шевелящейся под тканью фигуры. Торопливо вышел на улицу, где было еще много работы.

– Папка… папка… – Семен, младший и поздний сын нынешнего старосты Прохоровки, бился в руках отца. Но недолго, секунд двадцать. Потом вздрогнул, широко раскрыл глаза и умер.

Иван Николаевич всхлипнул, глядя на него. Невестки с двумя внуками уже не было. Их, вместе с сыном, он заставил выпрыгнуть через окно в задней стороне дома. Убежать у них не получилось. Очередь из пулемета срезала всех четверых, когда они перепрыгивали через высокий забор. Семен смог добраться назад, неся в руках тело Сашки, родившегося в прошлом году.

Староста посидел, глядя на всполохи за окном. Покачал головой, вздохнув и порадовавшись что жена, Клава, умерла, так и не увидев последнего из ребятишек – мертвым. То-то сейчас бы убивалась. Правая рука, на которой не хватало двух пальцев, нежно провела по волосам сына, по лицу, навечно и ненадолго запоминая его. Крепкий старик встал, расправив плечи, и пошел в чулан, где была лестница на чердак.

Немцы, конечно, шли верно. След от партизанской «летучки» привел их в нужное место. Несколько парней, сбежавших из концентрационного лагеря под Сызранью прошлым летом, отбились от основного отряда и были здесь, в Прохоровке. Еще вчера были. Уйдя незадолго до прихода карателей. Иван Николаевич, слушая крики умирающей деревни, очень надеялся, что те ребята доберутся до своих. И заплатят, сполна заплатят за тех, кто приютил их ненадолго, расплатившись за жизни пятерых сотней. Хотя он и сам сейчас сможет немного поквитаться.