– Отец Иван застрелен на забороле. Лежит в часовне, ждет отпевания, – отрезала Ярославна. И тут же привычно смягчилась: какой-никакой, а брат всё-таки, родная кровушка, живая весточка из Галича, от предавшей её, отдавшей девочкой-подростком мучителю на расправу, а всё же родной семьи. – Какое у тебя дело, говори скорее!

– Прикажи, сестра моя государыня, чтобы на поварне огонь развели поскорее, сварили бы чего. Есть зверски хочется, тем более что нечем было закусить ни вечером, ни утром.

Увидев, какую рожу скорчил сей тридцатилетний баловник, княгиня не могла не улыбнуться. Однако заявила сурово:

– Распорядись, Володька, от моего имени. А поесть и выпить ещё успеешь. Будем прямо сегодня поминать всех невинно убиенных: нельзя оставлять столько трупов на посаде, ведь теплынь. И прошу: найди моего Ростика в тереме, он с нянькой там. Расскажи ему байку, успокой, пожалуйста.

– Я на поварню бегу, у меня живот подводит, – заявил князь Владимир, поворачивая к лестнице. – А в терем пошли Измиря: хватит старику прохлаждаться. Двенадцатый сон уже видит.

– Измирь спит вечным сном, – нахмурилась она и зачем-то продолжила, хоть и помнила прекрасно, что брату на всём свете любопытен только он сам. – Лежит в часовне рядом с отцом Иваном. Не будет теперь со мною неотступного моего защитника, Володька.

Не отвечая, князь Владимир прогрохотал сапогами вниз по лестнице, его высокие, железом подкованные каблуки отозвались ещё с дощатой мостовой и умолкли.

Княгиня выпрямилась и сосредоточилась. Это было необходимо для деяния, на которое она сегодня решилась. Возможно, никогда бы не отважилась на такое, если бы не случившееся вчера событие. В самый тяжёлый момент битвы, когда половцы захватили посад, переплыли смрадный ров и пытались взойти на городские стены, Ярославну, поставленную Измирем за стеной в безопасном месте, куда не могли попасть половецкие стрелы, разыскала старуха-стряпуха Белянка.

– Без толку руки тут ломаешь, госпожа княгиня, – заявила сурово. – Сына спрятала ли? А точно ли в надёжном месте укрыла? Пойдём со мною – поможем нашим отбиться.

Ярославна не сказала стряпухе, куда спрятала сына, однако пойти с нею согласилась. Костлявая и мозолистая лапа старухи ухватила её чистенькую холёную ручку, они бегом пересекли площадь, где уже посвистывали половецкие стрелы-перелёты, и заскочили в теремный двор, а там и в княжескую баню. В сенях старуха попросила княгиню снять с шеи крестик, а потом с поклоном распахнула перед нею дверь. У Ярославны перехватило дыхание: маленькие окна бани были завешены шкурами, очаг ярко горел, а на полатях высились идолы, в которых она узнала Перуна-Воина и Велеса-Медведя. На цветных каменных плитах пола стоял посадский волхв Славен, а вокруг него толпились городские ведуньи, в большинстве своём тоже знакомые княгине.

Они расступились, и Славен подошел к ней, поклонился и попросил принять участие в обряде, ведь боги не захотят отказать в просьбе ей, княгине. Ей даже говорить ничего не придётся: только по знаку его отрезать голову петуху. Ей тут же вручили живого красного петуха и кривой нож: петух заметался и вдруг успокоился у неё на руках.

В голове у Ярославны зашумело, и она не слышала, с какими именно словами обращался волхв к богам. Однако когда Славен обернулся к ней и указал на неё богам своим тёмным пальцем, она, словно не в первый раз это проделывала, спокойно взяла петуха за голову в левую руку, вытянула её перед собою и полоснула ножом по тощей шее. С ужасом и надеждой глядела княгиня, как Славен обмазал петушиной кровью головы богов, и вместе с ведуньями последовала примеру волхва, когда он встал перед Перуном и Белесом на колени.

И что же? Ведь жертва богам сделала свое дело – не прошло и нескольких часов, как половцы отступили. Вот тогда-то и задумала Ярославна произнести заклинание, чтобы вернуть себе сына и мужа. Она помнила, что есть заговоры, позволяющие выкликать из объятий смерти умерших родичей, но в таком ужасном деянии не было нужды: уже дошли до Путивля вести, что Игорь Святославович и Владимир Игоревич живы и в плену. Да и наверняка она не захотела бы вернуть себе и оживить мёртвых: всем известно, что от оживших и вернувшихся к живым мертвецов не бывает ничего хорошего родичам. А вот в половецком плену её сыну и мужу делать нечего, они должны вернуться. Сына Ярославна любила как первенца своего, его рождение хоть немного примирило её с неудачным браком. Ну, а муж… Какой ни есть, но он муж её, отец её детей. И князь, который тяжесть управления княжеством осмелился переложить на её хрупкие плечи. Они должны вернуться! Сразу же после того, как половцы отошли, княгиня призвала к себе Словена, чтобы посоветовал, к каким богам и как ей нужно обратиться.

Едва ли на больше двух часов спала она этой ночью, однако на забороло взошла в лучших своих одеждах из привезенных в Путивль, накрашенная и набеленная – чтобы показать своё уважение к богам, которых будет молить и заклинать. Уже подняла она руки, уже готова была выкрикнуть-выпеть заготовленные слова, когда вдруг поняла, что обращается в ту сторону, на полунощь, откуда половцы пришли и куда они отступили. Однако ведь покойный Измирь говорил ей, что половцы обошли город, совершенно неприступный для них со стороны Семи. Так где же тогда, в какой стороне их проклятая Половецкая земля, их степь, в которой они держат её сына и мужа? Она определилась, прошла по заборолу и обратилась теперь на полуденный восток. Теперь можно и начинать. А начинать надо с выхода своего: описать то место, откуда обратится она с просьбой – не эти скрипучие, политые кровью доски заборола, а духовное, открытое полёту священной мысли пространство.

Глядела перед собой и не видела чудесные зелёные луга и речку, как невеста фатой, приодетую утренним туманом. Снова вытянула вперёд и вверх руки и невольно сама удивилась, каким высоким и сильным запричитала голосом:

– Полечу чайкою по Дунаю, омочу шёлковый рукав в Каяле-реке, утру князю кровавые его раны на жестоком его теле!

Далеко разнеслось над лугами и речной водой начало заклинания, и на тропинке, ведущей от реки к сожжённому острогу, встрепенулся в седле князь Всеволод Святославович, и сон сразу ушёл из его мутных глаз. Нашарили они на стене детинца тонкую женскую фигурку и уже от неё не отрывались.

– Славно заклинает, – одобрил, зевнув во весь рот, Хотен. – А что за река Каяла? Не слыхал о такой…

– Замолчи, боярин, – прошипел Севка-князёк. – А то зарублю ненароком. Тупым своим мечом. Каяла же – от каять, река печали… Молчи, прошу.

– О, Ветер-Ветрило! Почему, господин, столь сильно веешь? Зачем на своих легких крыльях приносил китайские стрелы на воинов моего лады? Разве мало тебе было высоко под облаками веять, лелея корабли на синем море? Зачем ты, господин, мое веселье по ковылю развеял?

– А теперь уже плачет скорее, – удивленно заметил Хотен.

– Заткнись!

– Светлое и тресветлое Солнце! Всем ты тепло и красно. Почему, господин, простёр ты жаркие свои лучи на воинов моего лады, в поле безводном жаждою им луки иссушил, тоскою им колчаны заткнул?