Создание мировой системы государств было неразрывно связано с экспансией капитализма (Wallerstein 1974–1988). Государство не только содействовало этой экспансии, но и было ответом на нее (Anderson 1974; Kennedy 1987). И стремление к участию в глобальном рынке, и стремление к автаркии требовало сильных государств. Государства опосредовали деятельность в глобальной рыночной системе (и направляли процесс накопления капитала), даже если с самого начала этот глобальный рынок превосходил государства.

Капитализм, как утверждал Маркс (Маркс 1960), вырывал индивидов из важных общинных уз и объявлял их свободными. Конечно, свобода была иллюзорной: люди оказывались зависимыми от сил вроде глобальных рынков, действующих в очень большом масштабе и подчиняющих этих индивидов не только как членов общин. Опора на крупномасштабные категориальные идентичности вроде нации отчасти стала ответом на разворачивавшиеся события. Кроме того, этот глобальный порядок оказался подверженным повторяющимся глобальным кризисам и созданию локализованных кризисов, каждый из которых мог привести к использованию не слишком приглядного националистического дискурса и насилия во имя национального очищения. Ужасы Руанды и Бурунди были вызваны различными международными факторами, включая немыслимые колебания цен на кофе и другие товары; ужасы бывшей Югославии стали отражением не только краха коммунизма, но и экономического кризиса.

Капитализм сам по себе зависел и постоянно вел к росту распространения крупномасштабных и непрямых социальных отношений. Капитализм все время выходил за пределы локальных рынков, создавал конкурентное давление во всем мире и требовал координации постоянно растущих запасов сырья и рабочей силы — еще до того, как порождение все большего потребительского спроса стало навязчивой идеей. Нация стала внутренним рынком, другие нации стали международными конкурентами или клиентами[85]. Глобализация, вызванная капитализмом, также привела к огромной трудовой миграции. Политические и экономические факторы переплетались между собой, поскольку мигранты часто бежали от националистической борьбы, а их попадание в новую среду способствовало ксенофобской националистической реакции.

Капитализм — это главная движущая сила экспансии глобальных взаимосвязей и крупномасштабной организации в целом. Но в отличие от формирования государства его воздействие на национализм не было прямым. Во-первых, капитализм сыграл важную роль в создании настолько больших и сложных систем, что местные общины и другие объединения, созданные на основе прямых межличностных отношений, не способны были обеспечить защиту большинству людей. Во-вторых, капитализм разрушал общинные, родственные и иные формы социальной организации, основанные сетях прямых межличностных отношений (не упраздняя их, но ослабляя их способность служить основными составляющими крупномасштабной социальной организации). В-третьих, капитализм способствовал развитию индивидуализма, превращая людей прежде всего в частных собственников или продавцов рабочей силы. Идея нации наиболее важна среди категориальных идентичностей, которые занимают промежуточное положение между предположительно независимым (но сравнительно слабым в глобальном масштабе) индивидом и крайне сложными и могущественными силами глобального социального порядка (или беспорядка).

Хотя капитализм сыграл решающую роль в разрушении некоторых старых форм социальной связи, он также привел к возникновению новых. Прежде всего он создал средства для поддержания непрямых социальных отношений в крупном масштабе — парадигматически посредством рынка, но также посредством крупных административных организаций вроде многонациональных корпораций. Капитализм также облегчал и способствовал развитию других форм коммуникации, хотя и не объяснял его сам по себе. Андерсон (Андерсон 2001; см. также: Habermas 1989), например, обратил внимание на значение «печатного капитализма» в развитии современного национализма. Такие ранние деловые и поддерживаемые деловыми кругами издания, как газеты, журналы и даже романы, содействовали национализму, облегчая распространение националистической идеологии и общей культуры. Кроме того, сама их форма и практика чтения способствовала закреплению представления о социальной взаимосвязи между членами крупномасштабных категорий, связанных лишь слабыми и не слишком плотными социальными узами (Calhoun 1991). Так, отмечает Андерсон, читатели газет могли воображать себя участниками деятельности, которой они занимались с тысячами или даже миллионами других людей. Небольшие предприятия, возникшие благодаря развитию капитализма, сыграли важную роль в распространении националистического дискурса, став одним из столпов общественной жизни: кофейни, издательства и т. д. Коммуникационная инфраструктура облегчала связи в пространстве, побуждая людей отказываться от своих привычных деревенских представлений ради понимания себя в качестве (индивидуальных) представителей нации (Deutsch 1966, 1969; Schlesinger 1987).

Поскольку деятельность, от которой зависели жизни и заработки людей, все чаще осуществлялась вдалеке от каждой непосредственной местности, попытки осмысления сходств и связей между местами приобретали все большее значение. Связи, создаваемые при помощи рынков и товарной формы, были особенно подвержены овеществлению и представлению в категориальных терминах (Маркс 1960; Postone 1993). Так, капитал покупал труд, а не предприниматели нанимали рабочих. Класс и сам был такой категориальной идентичностью. Прежде всего люди считались членами таких различных категорий по отношению к «рынку», понятому в овеществленных терминах в качестве всеобъемлющей среды, а не продукта человеческой деятельности.

На таких рынках редко тематизируются конкретные социальные отношения. Покупатели ботинок и продавцы носков не сталкиваются друг с другом как конкретные личности, участвующие в прямом обмене. Индивиды выходят на рынок скорее как члены абстрактных категорий покупателей и продавцов — тех, у кого достаточно денег, чтобы купить лучшие ботинки, или тех, кто обладает настолько незначительным влиянием, что ему приходится производить носки за ничтожную заработную плату. Они не нуждаются в каких-то особых социальных отношениях с другими представителями своей категории. Тем не менее к людям постоянно обращаются как к представителям таких категорий — например, рекламодатели и производители телевизионных программ, которые держатся наплаву за счет рекламы. Создается реклама, нацеливенная на потенциальных потребителей дорогих ботинок, а представители профсоюзов ведут агитацию среди плохо оплачиваемых производителей носков. Будучи представителями таких категорий, люди узнают о том, какую пользу могут принести изменения на рынке и какие опасности они могут в себе таить — повышение минимальной заработной платы, падение ставок по закладной, сокращение рабочих мест вследствие конкуренции со стороны Японии. Как показывает последний пример, национальные идентичности становятся жизненно важными категориями. И хотя рынки никогда не останавливались на национальных границах, а движение капитала и другие экономические процессы давным-давно стали международными, в повседневном дискурсе люди продолжают считаться представителями национальных экономик. Им говорят, что «американская экономика» выказывает признаки оживления, или с тревогой сообщают, что американской экономике вредит нечестная международная конкуренция. Только благодаря пониманию себя в качестве членов таких различных категорий — в основном достаточно масштабных — мы можем обозначить свое отношение к довольно крупным, отдаленным, безличным силам (прежде всего экономическим), которые определяют нашу жизнь. Нация является наиболее важной из них, хотя религиозные идентификации (иногда в сочетании с национализмом) бывают не менее сильными (см.: Jurgensmeyer 1993). Культурная политика национализма и религиозного фундаментализма — это один из способов, которыми люди косвенно отвечают на свое включение в относительно крупные политические объединения и глобальную экономику, в которой власть является реальной, но мобилизуемой из отдаленных и иногда непонятных центров.