преступление с применением ножа[340]. Беспорядки, в которых участвовали сотни, если не тысячи местных жителей, продолжались несколько дней, люди забрасывали камнями административные здания и поджигали милицейские машины. Местные рабочие испытывали ярость в отношении системы, которая, как они считали, их предала. Милицию воспринимали как оккупантов.

В последующие месяцы, как показывают партийные документы, власти продолжали внимательно следить за длинноволосой молодежью[341]. Волнения в другой советской республике вскоре подтвердили «революционный» потенциал длинноволосых любителей рока. И, в отличие от Днепродзержинска, события в литовском Каунасе попали в заголовки международных новостей.

14 мая 1972 года длинноволосый юноша по имени Ромас Каланта в знак протеста против оккупации Литвы совершил самосожжение напротив здания горкома партии, в сквере у фонтана, где любили собираться местные «волосатые». Каунас, многие жители которого имели родственников за рубежом, был одним из ранних и довольно активных центров хиппи. Как и во многих других местах в Прибалтике, наличие большого количества симпатизирующих хипповству молодых людей, неприятие советской власти литовским населением в целом, а также размытые границы между политической, национальной и культурной оппозицией — все это подготовило благодатную почву для хипповской культуры, несмотря на притеснения со стороны КГБ. Ядром сообщества хиппи были рок-группа Raganiai и сплоченная группа приятелей, которые сами себя так и называли — «Компания». Некоторые местные хиппи активно участвовали в постановках латвийского режиссера Модриса Тенисона в экспериментальном Каунасском театре пантомимы. Безмолвный авангардный экспрессионизм пантомимы привлекал молодых людей, находившихся в поисках идентичности за пределами официальных рамок, — не в последнюю очередь потому, что это молчание контрастировало с многословными представлениями, одобренными советским режимом. Тенисон был частью широкой нонконформистской культуры Вильнюса и Риги, откуда он был родом. Здание театра располагалось у того самого фонтана, где Ромас Каланта облил себя бензином и поджег. В театре в тот момент шло представление. Тенисон услышал шум на улице, выскочил, увидев горящего человека, побежал было к нему с огнетушителем, но остановился, увидев двух молодых людей, которые уже сбивали пламя своими куртками[342]. Но это не помогло: Каланта умер на следующий день в больнице. Часть хипповского сообщества находилась в тот момент за городом, в лесу, в палатках. По возвращении они обнаружили танки на улицах. Многих из них сразу после этого задержали и упрятали в психиатрические больницы на несколько месяцев[343]. Театр Модриса Тенисона закрылся, сам он вернулся в Ригу[344].

Хиппи Каунаса сомневались в том, что Каланта был одним из них. Он запомнился им своим тихим присутствием в сквере у фонтана — настолько тихим, что некоторые подозревали его в связях с КГБ[345]. Когда хиппи узнали о том, что произошло на том самом месте, где они обычно тусили, их реакция варьировалась между ужасом («Ух, что сейчас начнется! <…> Потому что все было ясно: сейчас постучатся и — с вещами на выход») и восхищением («Пока мы обсуждали планы, Каланта взял — и сделал!»)[346]. Власти сразу решили, что между этим самосожжением и местными хиппи есть прямая связь, поскольку у Каланты были длинные волосы, он увлекался рок-музыкой и выбрал для своей акции место, где собиралась местная молодежь. Его поступок напоминал властям о самосожжении Яна Палаха, а значит, о событиях Пражской весны, только подтверждая тем самым их подозрения, что хиппи посягают на политическую власть. Тогда считалось, что в 1968 году чешские хиппи были ведущей силой гражданского неповиновения в стране.

И конечно, страхи властей вскоре получили свое подтверждение. Они сколько угодно могли объявлять Каланту психически больным, а его поступок — не политической акцией, а проявлением глубокой личной драмы. Однако их опасения, что Каланта представляет более широкие коллективные настроения, вскоре стали реальностью. Многие молодые люди сразу решили, что самосожжение Каланты выражает их собственные тревоги по поводу отсутствия культурных свобод. Когда КГБ запретил жителям города присутствовать на его похоронах 18 мая 1972 года, ситуация вышла из-под контроля. Каунас потрясла демонстрация, в которой участвовало примерно полторы-две тысячи человек: это были преимущественно молодые люди, которые требовали свободы для хиппи, рок-музыки и молодежи как таковой (использовался термин «хиппи», или ilgai plaukai — «длинноволосые люди»)[347]. Власти арестовали 440 человек. При этом, похоже, никто из круга каунасских хиппи на демонстрации не присутствовал, поскольку к тому времени они уже все были так или иначе изолированы. Мало кто из вышедших на улицы лично знал хиппи. Но большинство, если не все, любили музыку, которую государство пыталось запретить, и отдавали предпочтение стилю, который высмеивался государством. Аркадий Винокурас, один из известных хиппи Каунаса (но отсутствовавший в городе в день самосожжения Каланты), за два года до этих событий заявил в разговоре с агентами КГБ:

Я не люблю [советскую] культуру. Там нет свободы. Они не разрешают собираться… «Дайте нам свободу, настоящую свободу собраний, свободу совести, [свободу] слова, свободу музыки. Разрешите заграничным хиппи приезжать к нам, как это разрешено в Польше. Вы ничего не даете нам из этого, так как же мы будем с вами?» Вот это мы обсуждали друг с другом[348].

КГБ упустил тогда из виду, что, даже если в Каунасе всего тридцать человек открыто выражали свои настроения через поведение и манеру одеваться, здесь также жили тысячи тех, кто мыслил так же, хотя и не решался открыто ходить по краю. Безусловно, 18 мая 1972 года разочарование, выплеснувшееся на улицы города, было достаточно сильным, чтобы вызвать эйфорию у молодых людей, которые маршировали, выкрикивали лозунги и снова и снова возвращались на площадь, которая была их местом встречи, а теперь стала местом жертвоприношения.

В официальных отчетах изначально подчеркивался молодежный, а не национальный аспект беспорядков в Каунасе, последовавших за гибелью Каланты[349]. Но город оказался пороховой бочкой, где разные люди с различными требованиями вскоре присоединились к «празднику непослушания», который разворачивался прямо на улицах. И хотя каунасские хиппи были вдалеке от происходившего, прямо в гуще событий вдруг оказались хиппи московские:

И мы оказались в Каунасе в самый разгар событий. Веселье, музыка, гульба, баррикады… Целыми хуторами приезжали националисты — деды, сыновья, внуки, крепкие такие ребятки. Музыка, [играли] на гитарах, оружия [было] очень много — уже в открытую. «Волосатых» тоже много, в основном литовцы, из Прибалтики. Из Белоруссии кто-то был… И много русских. Такой резкий порыв, всплеск. И потом десантная дивизия пошла штурмом, я слышал, как цокают пули… рикошетом. Интересно же было, поэтому мы лезли в самое пекло. Там было много людей с оружием на баррикадах, стреляли. И мне