Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Надо запомнить, что господину Засудирену больше трех наливать не следует, – пробормотал трактирщик.
Впервые законник проснулся не дома или в рабочем кабинете, а в камере городской тюрьмы. Туда его, уже отбуянившего и сонного, привел трактирщик, а солдаты бережно уложили начальника на нары и прикрыли дверь, чтобы не беспокоить.
Засудирен долго не мог понять, куда попал. Потом страшная догадка исказила его опухшее лицо.
– Я… в тюрьме?!.
Решетка, нары, дверь, каменные стены…
«За что?!» – вопрошал себя законник. Он силился что-либо вспомнить, но больная голова ответов не давала.
Охая, Засудирен сел на лежанке, держась за разламывающийся затылок.
– У… Проклятый Пауль! Я продержал его слишком долго, не докладывая о заговоре, и королевские службы сочли меня сообщником! Вот оно! Они решили, что я… Нет, только не это!!!
Законник бросился к двери и принялся в нее молотить кулаками, презрев головную боль.
– Это ошибка! Чудовищная ошибка! – кричал он, упав на колени. – Я не знал!..
Дверь, скрипя, уперлась в его ногу. В камеру просунулась голова часового.
– Господин Засудирен, вы проснулись? – робко произнес тюремщик, глядя в молящие глаза начальника. – Вы вчера, простите великодушно, напиться изволили. Мы сочли нужным уложить вас на мягкое… Господин Засудирен, что с вами?.. Врача!
В соседней камере недовольно заворочался прапорщик Дубовых. Его утренний сон был испорчен. Палваныч поминал самыми недобрыми словами буйного узника, который опустился до того, чтобы кричать сатрапам об «ошибках, чудовищных ошибках».
– А я думал, хоть в тюряге отосплюсь, – проворчал прапорщик, встав и приступив к легкой гимнастике.
Следующее пробуждение лохенбергского законника было значительно приятнее. Он сполз со своей домашней постели.
– Срочно допросить смутьяна! – твердил Засудирен, одеваясь и торопясь на работу. – И как можно быстрее – в Стольноштадт.
Не ждали часовые начальника в конце рабочего дня… Но бутыль браги спрятать успели. Впрочем, законник был столь возбужден, что не заметил бы и бочки эля.
– Ты и ты, – он показал на двух тюремщиков. – За мной. Скрутить и обыскать заключенного Пауля.
Прапорщик и не думал сопротивляться, а когда понял, что лезут в карманы, было поздно.
Засудирен смотрел на золотые вещицы, извлеченные из карманов Палваныча, и видел себя на олимпе судебной власти. Не веря своим глазам, он касался самопрялочки, мотовильца и колечка. Гладил пальцами драгоценный металл, а перед мысленным взором вспыхивал червонными буквами текст секретного королевского циркуляра: «Разыскивается похищенная принцесса Катринель. Особые приметы: золотые волосы, красавица. Возможно, одета в пеструю шкуру и вымазана сажей. При себе имела три золотые вещи, а именно…»
Законник сгреб вещицы принцессы и направился в кабинет, бросив на ходу охранникам:
– Оставить связанным, завтра на рассвете конвоируем в столицу. Лично повезу!
Пока Засудирен перечитывал циркуляр, держа его в дрожащих руках, да лелеял ювелирные вещдоки, прапорщик валялся в камере, пытаясь освободиться.
Палваныч, конечно, понял: золотишко, найденное при нем, было с историей. С такой, что этот судейский болван чуть из штанов от радости не выпрыгнул.
– Обыскал бы сразу, рыло юридическое, было бы тебе счастье, – пыхтел прапорщик. – А я каков? Нет бы перепрятать… А кто знал, что он спохватится? И могли в другую камеру перевести… Поздно гадать, когда в карикатуре по самый профиль…
Палванычу удалось развязаться. Он сгреб в центр стола вещи, вываленные из мешка и карманов, да так и оставленные солдатами до утра.
Расчерченный решеткой квадрат лунного света, падающего из окна на стол, осветил прапорщицкие «сокровища».
Хлам не вдохновлял. Вот карта Зачарованного леса. Засудирену отчего-то не пришло в голову изъять ценный документ… Одинокая папиросина «Беломора» в смятой пачке да зажигалка, которая почему-то не заинтересовала здешних дикарей…
– Оставлял я тебя на крайний случай, вот он и наступил, – сказал Палваныч сигарете.
Чиркнул колесиком зажигалки. Вспыхнуло тщедушное пламя и сразу погасло. Больше ничего, кроме искр, сдохший предмет не выдал.
– Вот же засада! – прапорщик забросил зажигалку в угол. – И покурить не судьба!
Дубовых хмуро посмотрел на стол и увидел камешки. Огниво!
Подсобрав с пола сухой соломы и сложив на столе костерок, Палваныч хрястнул камешек о камешек. Родилась мощная искра, попала в солому, та затлела. Рядом с костерком возник маленький, ростом с поставленные друг на друга два кулака, человечек.
Прапорщик отпрянул.
– Привет, Малеен! Ой… Привет, новый хозяин огнива! – бодро воскликнул малявка. – Жду твоих указаний!
– Любых?
– Любых!
– И дверь эту откроешь?
– Легко!
– И охранников куда-нибудь денешь?
– Без проблем!
– И из города выведешь?
– Ты не выспрашивай, хозяин, а приказывай!
– Эх, мне бы таких солдат! – умилился Палваныч. – Слушай мою команду! Охранников убрать, дверь отворить, меня из города препроводить. В дорогу пожрать взял бы. Пока все.
Человечек кивнул и скрылся в темноте.
Спустя полчаса прапорщик шагал прочь от Лохенберга, не представляя куда, лишь бы подальше от этого козла Засудирена. Из накопленного за несколько удачных дней имущества остался лишь заплечный мешок с огнивом. Золотишко, кошель денег, телегу и лошадей добытчик безвозвратно потерял. Спасибо малявке, хоть подсобил ноги унести…
Человеческая психика загадочна. Почему Палваныч не впал в исступление, какое случалось с ним при виде черта? Может, маленький человек как-то укладывался в сознании Дубовых, а черт – нет? Или рассудок прапорщика пытался смириться с тем, что чудеса все же иногда случаются, особенно в мире пряничных домиков и маленьких человечков?
Трудно понять военного. Трудно понять и русскую душу. Вот почему русские военные – самые непознанные существа во вселенной.
А папироску Палваныч снова решил отложить на черный день.
Прапорщик долго брел по незнакомому тракту, затем свернул в лесок, чтобы не маячить на глазах у каждого встречного-поперечного. Было бы обидно попасться прямо на дороге.
Перед самым рассветом выяснилось, что для Палваныча волшебная ночь еще не кончилась.
Он вышел к небольшому замку, расположившемуся в широком поле. Возле ворот прапорщик различил темный женский силуэт, словно росший из тумана. Подойдя ближе, Дубовых увидел даму примерно его лет, одетую в черное строгое платье до пят и черный же платок, полностью скрывавший волосы. Она стояла к Палванычу лицом, не спуская с него восхищенных глаз. Когда до странной женщины оставалось метров пять, она протянула к гостю гибкие руки и сказала томным бархатистым голосом: