На плечи Ланочка накинула старинную красивую, хоть и рваную, шаль.

Весь антураж должен был говорить о невменяемости хозяйки.

Затем, вооруженная всей этой бутафорией, Ланочка вышла из метро на площадь.

Так и есть, враждующие племена кочевали по площади. Грозно перекрикивались издали.

Ланочка рассекла одну семью по диагонали.

Ее тут же окликнули из этой толпы родственниц:

— Погадаю, женщина, ой, на твово любимого, он вернется, положи на ладонь какую-нибудь вещь, с металла что хочешь, кольцо там, цепочку, не бойся.

Ланочка сделала ангельское лицо и воскликнула:

— Ой, а у меня только деньги!

— Ну положи деньги, золотая.

Ланочка полезла в сумку, открыла ее, достала свое пухлое портмоне.

Племя уплотнилось вокруг нее.

Ланочка приостановилась с кошельком в руке:

— А скажите мне, дорогая, я ищу цыганку Сашу.

Цыганские родственники заволновались, одна пожилая красавица заорала через всю площадь:

— Бамбалимба кай ёв исы Саша?

Видимо, обращаясь к тому племени.

По крайней мере, так показалось Ланочке, «бамбалимба»

Оттуда выставили что-то типа кукиша.

Издали не было видно подробностей, но кричали что-то обидное.

— Саша ушла, — горько сказала красавица, и это прозвучало как «Саша ушла навеки».

— Саша тампампарару, ёй угэя, — пояснила она своим.

Ланочка положила на ладонь кучку бумажных денег, цыганка их быстро спрятала в боковой карман и начала:

— Твой любимый, дорогая, ушел. Но если ты положишь на руку еще денежек, я погадаю, когда он вернется.

— Сейчас, минуточку, я мигом, ой, — пропела Ланочка и выбралась из семьи невредимая.

Путь пролегал через толпы торгующих, но та, враждебная предыдущей, группировка пестро одетых женщин четко просматривалась вдали.

Ланочка вошла в этот чужой предыдущему клан бесстрашно и с уважением, как укротитель в клетку с красавцами тиграми, только так и можно было себя вести.

Вокруг нее сгрудились ожидающие с предложениями насчет найти любимого.

Почему-то все они были уверены, что любимый ушел от Ланочки.

Видимо, такая уж у нее была внешность.

— Саша тампампарару ёй угэя? — визгливо произнесла Ланочка.

— Саша? — оглянувшись на своих, переспросила обалдевшая цыганка, высокая и прекрасная.

— Саша тампам парару кай ёй исы? — на чистом цыганском языке произнесла Ланочка.

— Бамбалимба трр прр кай ёй исы Саша, — сказала цыганка, и Ланочка повторила за ней ту же фразу точь-в-точь, но как бы со знаком вопроса.

Женщины начали гомонить.

Ланочка тут же дублировала наиболее громкие слова. Было такое впечатление, что она активно участвует в разговоре.

Портмоне она все еще держала в руке.

Даже иногда Ланочка им потрясала, как аргументом.

Наконец ей привели пожилую цыганскую даму, которая с интересом, довольно остро, зыркнула на Ланочку и тут же сказала:

— Положи на ладонь че-то, кольцо, цепочку, все скажу про твоего любимого.

— Металла нет, Саша дорогая, есть деньги.

— Ну положь деньги, хотя там у тебя небогато.

— Смотрите, Саша уважаемая, мне про вас говорили, вы много видите, вы другая тут, не как все, вы гениальная!

Семья изобразила на лицах многое — сомнение, легкий смех, удивление, даже презрение.

Виновница же событий стояла твердо, не меняя выражения лица.

— Сашечка, гений, поищите, где он, вот фото любимого.

Ланочка вынула из кармана общую фотографию, там Граф стоял в центре.

— Вон он, с костылем. Граф. Он фронтовик, с одной ногой. Пропал.

— О, бамбалимба, лачо мануш! — произнесла Саша. — Ёв угэя? Лачо мануш? Тебе надо кай ёв исы Граф?

— Кай ёв исы лачо мануш, — согласилась Ланочка. — Граф ё-ё угэя. Тампарам.

— Бамбарда кай ёв исы, — поправила ее Саша. — Кай ёв исы.

— Бамбарда кай ёв исы Граф? — почти со слезами выговорила Ланочка.

Остальные цыганки, ошалевшие от речей этой бабушки, смотрели на нее и на фото с интересом.

Некоторые призадумались, как бы вспоминая что-то.

Или просто делали такой вид, артистки.

На кону стоял толстый кошелек!

Саша с большим уважением отнеслась к речи Ланочки.

Она как будто бы увидела в ней равную себе персону, умную и хитрую. Но профессия не давала ей поблажки.

Дома ждали голодные дети и таковой же муж.

— Бамбарда дэ мангэ, мэк мишто, — сказала она, показав подбородком на портмоне.

— Бамбарда парару, мэк мишто, — согласилась Ланочка и отдала портмоне в протянутую проворную руку. — На.

— Када на мишто. Парарам нанэ бут лавэ, — презрительно сказала Саша, даже не открывая подношение.

— Парара, нанэ, — печально согласилась Ланочка. — Но лачо. Нанэ бут лавэ. Ой-ёй, тарара пам. Больше нету. Нанэ бут лавэ.

— Граф… — Саша подумала и приняла нездешний вид.

Цыганки смотрели на нее ревниво, посмеиваясь.

Некоторые отвернулись, одна даже с воем зевнула.

Соплеменницы ревновали, явно.

— Найду, золотой перстень отдам, — сказала Ланочка, у которой все семейные ценности перешли в собственность НКВД — после ареста отца, отъема квартиры и самоубийства матери, когда папу снова посадили, едва он пришел домой после семнадцатилетнего отсутствия. Но папа после второго возвращения женился на сестре мамы, а у той, в Ленинграде, все еще оставалось имущество.

Саша вдруг прищурилась, глядя поверх Киевского вокзала и гомонящей толпы.

Подруги тоже насторожились, услышав про золотой перстень. Как напевал в таких случаях папа Ланочки, пришедший живым после второй отсидки, «люди гибнут за металл».

(Он добывал уран и хоронил друзей в вечной мерзлоте лагеря Бутыгичаг. Всю зиму их останки ждали погребения в подсобках (вечная мерзлота непробиваема), а с приходом тепла заключенных выгоняли рыть траншеи, куда складывались трупы с бирками на ногах и засыпались все той же ледяной почвой.)

Ланочка смотрела на Сашу отчаянным взглядом.

Саша может спасти Графа.

Наконец та сказала:

— Жди, скажут. Жди не отходи.

И ушла, растворилась в толпе цыганок.

Ее соплеменницы, заинтересованные золотым перстнем, все еще толпились вокруг Ланочки.