Евграф Шапочкин, по специальности художник-оформитель, стал от нищеты собирать пустые бутылки, а его организация, в рамках которой он рисовал своих коней, зайчиков и котят (он был так называемый «четвероножник», и его творчество использовалось в детских садах, поликлиниках, парковых и дворовых игровых площадках и т. д.) — так, вот: эта организация была закрыта, поскольку директор, как оказалось, подписал акт продажи дома человеку с острова Фиджи, а тот немедленно перепродал еще кому-то.

И художник Шапочкин, мелкая сошка на пути всеобщих перепродаж, стал никому не нужен.

Веселое братство его коллег рассеялось по небогатым квартиркам, перезванивалось и собиралось теперь в основном на похоронах.

Бедные автобусы, кучка бывших сотоварищей, неизвестных никому талантов, стояла на ветру, под дождем или под палящим солнцем вокруг очередной ямки, и гробокопатели засовывали в землю любимого друга, с которым прошла вся жизнь…

У кого-то оставались вдовы, дети, у Шапочкина же не было ни жены, ни потомства.

Он опустился до того, что всем рассказывал об обстоятельствах своей теперешней жизни, и однажды, после долгого отсутствия (которого никто не заметил), позвонил, пожаловался старинной подруге по труду, художнику Ланочке (по прозвищу «Лана», так как она рисовала их. Это была ее специализация. Единственно что, она в панно для детсадика частенько брала за образец ангелов Сикстинской капеллы, и из-за этого были неприятности с руководством. На приемке очередного оформления детсадика Ланочка так и ответила на вопрос директора «А это у вас наподобие чего?» — она сказала: «Это Рафаэль». На что ей было сказано: «Вот это нам не надо, Израиль еще приплели»).

Граф ей откровенно жаловался, что знаешь, Лана, меня бутылкой, которую я сам нашел под лавкой, отоварили по башке, была операция, поставили пластинку на череп… Откуда я знал, что у них там заначка, под лавкой.

Лана только ахала и предлагала приехать покормить его супом, но удалой Шапочкин отказался и в завершение разговора похвастался, что ему дали первую группу инвалидности и он будет получать большую пенсию, вот уже скоро! И квартиру обещали!

В прежней жизни Шапочкина обожали, все ему прощали, в том числе прогулы, сон на лавочке во дворе в любую погоду и выкрики на собраниях против руководства. Он был правдоискатель, фронтовик, красавец, галантный ухажер.

И вдруг он позвонил подруге, той самой Ланочке, и доложил смущенно, что он наконец получил квартиру как инвалид войны. Правда, новоселье откладывается, потому что надо накопить денежку. Со старой рухлядью в новый дом не въедешь, надо купить то и се. И тогда приглашать.

Пока что и сесть не на что.

Но друганы и подруги все равно пришли, товарищи ближе к ночи сбегали на сквер и принесли Графу садовую скамейку со спинкой, на чугунных ножках. Хохот стоял гомерический!

А месяц спустя Графова скромность получила другое, и довольно неожиданное объяснение: у него теперь есть невеста и она хочет жениться.

— А где познакомились? — невинно спросила подруга, и ответ не заставил себя долго ждать: в магазине.

— В каком отделе? — продолжала допрос Ланочка, подозревая, что ответ знает.

— Так в винном! — браво отвечал ветеран. — Она тоже любит коньяк, представляешь? И угостила меня! У меня было только на портвешок.

— Где угостила-то?

— Ты что, у меня что, нет квартиры? На втором этаже, и с лифтом! Как инвалиду войны! В кирпичном доме, постройка старая, надо ремонт делать. У нее бригада есть знакомая! К свадьбе подготовимся!

— Ты что! — горячо воскликнула Ланочка, всегдашний советчик. — Ты зачем! Она же из-за выгоды!

И прикусила язык. Шапочкину незачем было знать, что ни одна баба на него не польстится просто так.

Тем более что Евграф был полон планов.

Он конкретно намекал, что они с женой продадут квартиру и переедут в деревню, там будет целое поместье, он давно об этом мечтал. Пруд с рыбой!

— Ага, и мост через пруд, — отвечала на это Ланочка, цитируя любимого Гоголя.

— Приедете на шашлыки! Но пока — молчание! — счастливым нетрезвым басом заключил Шапочкин.

— А сколько ей? — слабым голоском спросила Ланочка, мимо которой прошло уже несколько подобных историй, закончившихся все так же, группой товарищей над свежевырытой ямкой.

— Да молодая ишо, — кочевряжась, отвечал Евграф. — Сколько тебе по паспорту? — И в ответ кто-то в трубке засмеялся нехорошим смехом. У Ланочки мороз пошел по коже. — Сорок шесть, ежели не обманывает. А по виду полтинник.

Снова нехороший смешок поблизости.

— А зовут?

Пауза.

— Евграф, ты знаешь, как ее зовут? Или нет?

— Вообще зовут ее Галина. Но это плохое имя, не ее. Я ее зову Маруська. Маруська! (Тот же смех в ответ.)

— А фамилия?

— А зачем?

— Граф! Ты что, скрываешь от коллектива? Почему?

— Ну… Она же еще не жена мне…

— Тем более! — воскликнула напористая Ланочка. — Граф! Как ее фамилия?

— Как твое фамилио, — спросил Евграф кого-то, упирая на букву «о», и тут же, послушав чей-то очень тихий ответ, повторил:

— Кукушкина? Ку-что? Кума-что? Дай паспорт! (Прогремел.) Дай, кому говорю! А то не женюсь! Та-ак… (Треск, скрежет в трубке.) Паспорт! Та-ак. Ну и что мы тут имеем? Ку-бы-тра-та-та… Ну и что хорошего? Сменим, сменим фамилию… Шапочкина-то получше будет. Галия…. А-ха! (Скрежет.) Галия ты Галия! О как! Пятьдесят лет! О! Все! А будет Шапочкина! И не возникай у меня! Маруся Шапочкина! Все, Ланка, пока. Уезжаю на натуру!

Больше его никто не видел.

То есть была весна, потом пошло лето, важное время для нищих владельцев дачных участков.

Там, только там был источник дальнейшей жизни, грядки.

Ланочка отъехала на свою фазенду под Тучками, где сначала пахала, потом полола, потом собирала и варила.

Приехав за пенсией, Ланочка позвонила Евграфу, но безрезультатно.

И она собралась и отправилась к Графу домой.

Адрес у нее был записан еще со времен новоселья, когда был вот уж настоящий праздник! Не на похороны, не на поминки или годовщину, а на новоселье — которого уже очень давно у этого исчезающего братства не было.

Когда товарищи с криком: «Мы тебе мебель принесли!» — поставили ему садовую скамью на кухню.

Вооружившись листочком с адресом, Ланочка поехала.

Приехала. Долго звонила, нажимала на кнопку многократно.

В квартире Шапочкина явно кто-то был, там ходили, какие-то мужские голоса слышались.

Но ей даже не ответили на звонки в дверь, а уж тем более не открыли.