– Я хочу, чтобы она их перечислила, – говорит он. – Поскольку именно она меня ножом пырнула, очевидно, они ей известны.

Я не понимаю, что за игру он ведет, какой смысл пытаться запугивать меня здесь, особенно сейчас, перед тем, как его казнят. Он пытается выглядеть самодовольным, но я вижу, что его пальцы дрожат. Даже Эрик боится смерти.

– Не впутывай ее, – Тобиас строг.

– Почему? Потому, что ты с ней спал? – ухмыляясь, спрашивает Эрик. – Ой, прости, я забыл. Сухари таким не занимаются. Они друг другу шнурки завязывают и волосы стригут.

Выражение лица Тобиаса не меняется. Кажется, я поняла. Эрику плевать на меня. Но он знает, как побольнее уязвить Тобиаса. Чтобы ударить по Тобиасу больнее всего, надо ударить по мне.

Этого я и хотела избежать любой ценой, чтобы мои удачи и неудачи стали удачами и неудачами Тобиаса. Именно поэтому я не могу позволить ему защищать меня сейчас.

– Пусть она их перечислит, – повторяет Эрик.

– Ты сговорился с эрудитами, – стараясь говорить спокойно, начинаю я. – Ты ответствен за смерть сотен альтруистов.

Я не могу дальше говорить спокойно и начинаю плеваться словами, как ядом.

– Ты предал Лихачество. Ты застрелил ребенка, в упор. Ты – убогая игрушка в руках Джанин Мэтьюз.

Его улыбка пропадает.

– Заслуживаю ли я смерти? – спрашивает он.

Тобиас открывает рот, чтобы перебить меня, но я успеваю.

– Да.

– Достаточно откровенно, – говорит Эрик. Его темные глаза пусты, как яма или беззвездная ночь. – Но имеешь ли ты право решать это, Беатрис Прайор? Как ты решила судьбу другого парня. Как его звали? Уилл?

Я не отвечаю. Я слышу голос моего отца. «Почему ты думаешь, что имеешь право застрелить другого?» Он спросил это, когда мы с боем пробивались на пост управления в районе Лихачества. Он сказал мне, есть правильный способ чего-то добиться, и я должна научиться этому. Я чувствую, что у меня в горле будто комок воска, и я не могу сглотнуть и едва в состоянии дышать.

– Ты совершил преступления, каждое из которых заслуживает смерти по законам Лихачества, – говорит Тобиас. – Мы имеем право казнить тебя по нашим законам.

Он приседает и берет с пола три пистолета, лежащие у ног Эрика. Вытаскивает патроны, один за другим. Они звенят, падая на пол, катятся и останавливаются у ног Тобиаса. Он берет средний пистолет и вставляет в него один патрон.

Потом начинает вертеть по полу все три пистолета, пока я не теряю из виду тот, который был в середине. Не вижу, в каком из них находится патрон. Поднимает их, дает один Тори, а второй – Гаррисону.

Я пытаюсь думать про симуляцию. Что произошло с альтруистами. Невинные люди в серых одеждах, лежащие на улицах. Альтруистов осталось так мало, что некому даже позаботиться о телах. Наверное, большая часть там и осталась. И этого бы не произошло, если бы не Эрик.

Я думаю о мальчике-правдолюбе, которого он застрелил, не задумываясь. Как он мешком упал на пол рядом со мной.

Может, мы и не те, кто вправе утверждать, жить Эрику или умереть. Наверно, он сам это решил своими поступками.

Но дышать мне все равно трудно.

Я смотрю на него без злобы и ненависти. И без страха. Кольца на его лице сверкают, прядь грязных волос падает на лицо.

– Подождите. У меня последняя просьба.

– Мы не принимаем просьб от преступников, – говорит Тори. Она стоит на одной ноге уже пару минут. Ее голос усталый. Она хочет покончить с этим и сесть. Для нее эта казнь – всего лишь неудобство.

– Я лидер Лихачества, – продолжает Эрик. – Все, что я хочу – чтобы пулю выпустил Четыре.

– Зачем? – спрашивает Тобиас.

– Чтобы ты жил с чувством вины, – отвечает Эрик. – Зная, что отнял у меня власть и убил меня.

Похоже, я понимаю. Он любит ломать людей, и всегда был таким. И тогда, когда поставил видеокамеру в камере казней, где я едва не утонула в баке с водой. Любил делать все заранее. И считает, что если заставит Тобиаса пойти на это, то перед смертью увидит, как тот сломается.

Мерзко.

– Не будет никакого чувства вины, – отвечает Тобиас.

– Тогда это вообще не проблема, – улыбается Эрик.

Тобиас подбирает еще один патрон.

– Скажи, – тихо говорит Эрик, – мне всегда интересно было. Именно твой папочка каждый раз появлялся в пейзаже страха, через который ты проходил?

Тобиас вставляет патрон в пистолет, не поднимая взгляда.

– Вопрос не нравится? – спрашивает Эрик. – Боишься, лихачи станут по-другому смотреть на тебя? Поймут, что хоть у тебя и всего четыре страха, ты все равно трус?

Он выпрямляется и кладет руки на подлокотники.

Тобиас выставляет пистолет, держа его в левой руке.

– Эрик, храни мужество, – говорит он.

И спускает курок.

Я закрываю глаза.

Кровь странного цвета. Темнее, чем все думают.

Я гляжу вниз, а Марлен крепко держит меня за руку. Ее ногти короткие и неровные, она грызет их. Она толкает меня вперед. Должно быть, я иду, поскольку чувствую, что куда-то двигаюсь. Но перед моими глазами Эрик, и он еще жив.

Он умер точно так же, как Уилл. Упал мешком, как Уилл.

Я думала, что ком в горле пройдет, когда я увижу, что он мертв, но так не случилось. Мне приходится делать глубокие вдохи с усилием, чтобы мне хватало воздуха. Хорошо, хоть вокруг много народу, шумно, и никто этого не слышит. Во главе отряда Гаррисон, несет Тори на спине, как ребенка. Она смеется, обхватив его руками за шею.

Тобиас кладет мне руку на спину. Я знаю это, потому что вижу, как он подходит ко мне. Но уже ничего не чувствую.

Двери открываются снаружи. Мы едва не сталкиваемся с Джеком Каном и группой правдолюбов, которая сопровождает его.

– Что вы натворили? – спрашивает он. – Мне сообщили, что Эрик пропал из камеры заключения.

– Он находился в нашей юрисдикции, – отвечает Тори. – Мы судили его и казнили. Тебе бы следовало нас поблагодарить.

– Почему…

Лицо Джека краснеет. Кровь темнее, чем румянец, хотя в основа – одинакова.

– Почему я должен благодарить вас?

– Потому что ведь ты тоже хотел его казнить, да? Он убил одного из твоих детей, – невинно глядя на него, говорит Тори. – Ну, об этом мы позаботились. А теперь, извини, нам пора.

– Что… уходите? – ошеломленно спрашивает Джек.

Если мы уйдем, он не сможет выполнить два из трех требований, которые передал ему Макс. Одна эта мысль ужасает его, все написано на его лице.