их связь с Викторией продолжилась. Меня это уже не интересовало. Она больше не хотела быть со мной, а я не настаивал. Через полгода я встретил свою нынешнюю супругу Кристиану Боден. Она сейчас в Аугсбурге, гостит у сестры.

Мои визиты в дом Груберов были не очень часты – я приходил раз в неделю, самое большее, на пару часов. Обычно просто гулял с Йозефом. Мои подозрения о том, что его настоящим отцом был Грубер, подтверждались. Йозеф не был похож на меня. По младенцам всегда трудно судить, но за два года у него не появилось моих черт. Кроме того, он почти не вытянулся в росте и вообще сильно отставал в развитии. Может это ничего не значит, но ведь кровосмесительство потому и считается преступлением…

– Ты любил Викторию? – Этот вопрос задала Хельга, внезапно вмешавшись в разговор.

– Да. Но кроме того, она была бы вам хорошей матерью, если бы только смогла выбраться из того дома…

Хольгер не хотел грубить хозяевам, но поспешил вернуть разговор в нужное русло:

– Расскажите о тех днях, когда произошло убийство.

– Весна выдалась холодной. В конце марта еще лежал снег. Я не был у Груберов уже две недели после очередной ссоры с Андреасом. Насколько помню, он с чего-то решил, что я хочу отнять у него дом. Даже если бы я захотел, не особенно понимаю, как бы я мог это сделать. Так или иначе, я не видел в эти две недели никого из Груберов, кроме дочки Виктории Маргариты. Она ходила в школу в Кайфеке, и я несколько раз замечал ее в деревне. Следователь… Рейнгрубер мне рассказывал, что убийство произошло в ночь с тридцать первого марта на первое апреля. Отсутствие свидетелей видевших меня в эту ночь, очевидно, было главной причиной для того, чтобы считать меня подозреваемым.

«Действительно, абсолютно спокоен. Ровный голос, ровная речь, глаза не бегают…».

– Я иногда испытываю острую потребность в одиночестве. Знаю, что это может прозвучать странно, но в такие моменты я становлюсь раздражительным и… неприятным. Эта черта у меня с детства и она доставила мне немало хлопот в молодости, прежде чем я научился с ней справляться. В сарае у меня до сих пор оборудовано что-то вроде убежища, где я провожу некоторое время в одиночестве, когда чувствую необходимость в этом.

– И это был тот самый момент?

– Да. Я сообщил Бальдуру и Кристиане, что эту ночь проведу в сарае. Они, разумеется, знали об этой моей черте, поэтому не удивились. Я взял бутыль вина, фонарь и большую часть ночи занимался своим увлечением – изготовлением мебели. В ту ночь я, если память не изменяет, закончил стул, на котором вы сейчас сидите, господин Майер, а потом, допив вино, лег спать.

Хольгер посмотрел на указанный стул и вынужден был признать, что если господин Шлиттенбауэр действительно сам сделал эту вещь, то он отличный мастер. Особенно удалась ему резьба на ножках стула – цветочный узор, оплетавший ножки, поднимался по спирали к сиденью как барельеф на римской колонне.

– Вас никто не видел в эту ночь?

– Да. Никто не входил в сарай, и я не выходил наружу.

Франц Майер впервые вступил в разговор:

– А чем вы занимались в следующие четыре дня?

Если Лоренц и заметил подвох в этом вопросе, вида он не подал.

«Не боится. Уверен в себе, или, как говорил Иоханнес, скудная эмоциональная реакция?..» – мысли Хольгера вернулись к тому портрету, который составил доктор. Шлиттенбауэр вполне в него вписывался, но Вюнш не собирался спешить с выводами.

– Ничем особенным. Работал по хозяйству. Два раза съездил в Ингольштадт…

– На чем?

– С Акселем Фогелером на его автомобиле.

Франц кивнул, и разговор вновь повел Вюнш:

– Как вы обнаружили тела?

– Четвертого апреля во второй половине дня ко мне пришел Хофнер, это механик из Вайдхофена, который часто работал в окрестных деревнях. Он сказал, что сделал работу, о которой договорился с Андреасом, но на ферме никого нет. Меня это насторожило. Я уже слышал от почтальона Мейера, что Груберы не открывают ему дверь в последние дни. Это не было редкостью – они часто так делали. Но то, что за весь день, пока Хофнер возился с тем двигателем, никто из них так и не показался, было странно даже для Андреаса.

– Почему Хофнер обратился именно к вам?

После того как я признал отцовство над Йозефом, наши отношения с Викторией перестали быть тайной. В следующие два года мне часто приходилось становиться чем-то вроде контакта между Груберами и жителями деревни. Меня, признаюсь, это тяготило, но сделать ничего было нельзя – я уже с ними ассоциировался.

– Что было дальше?

– Я забеспокоился и, взяв с собой четверых человек, отправился на ферму.

– Почему вы решили, что с Груберами что-то случилось? Они ведь могли просто уехать куда-нибудь.

– Они никогда так не делали. Груберы могли не открыть дверь, я сам видел, как Цицилия не открыла Мейеру, когда посещал Йозефа, но в доме всегда кто-нибудь был. Да и не выезжали они никуда, тем более все вместе и на долгий срок…

– Вы можете вспомнить имена тех, кто пошел тогда с вами?

– Да. Альберт Хофнер, я попросил, чтобы он сходил с нами. Аксель Фогелер – мой сосед и друг. Он до сих пор живет через дорогу от нас. Мориц Боден, это брат моей Кристианы. Он умер два года назад. Также с нами был Георг Зигль, я нанял его для помощи по хозяйству.

– Вы не подскажите, где мы можем найти Альберта Хофнера и Георга Зигля?

– Хофнер и сейчас живет в Вайдхофене. У него теперь своя мастерская на Линденштрассе. Где сейчас Зигль, я не знаю. Он проработал у меня один сезон и больше я его не видел.

Наступал самый ответственный момент разговора. Хольгер собрался с мыслями, готовясь не просто слушать то, что скажет Лоренц, но и обрабатывать, искать изъян. Вюнш посмотрел на Майера и Франц едва заметно кивнул, без слов поняв, что нужно сосредоточиться.

– Господин Шлиттенбауэр, расскажите нам о том, что вы увидели на ферме.

– Мы подошли к дому. Я постучал и, не получив никакого ответа, обошел дом вокруг. Окно кухни было не заперто. Там было много следов на снегу. Сперва я решил, что они принадлежали почтальону Мейеру – он бросал почту в окно кухни, если ему не открывали дверь. Была еще цепочка следов, ведущая в сторону леса. Увидев их, я почти не сомневался, что случилось что-то плохое.

Мы решили вынести входную дверь, но