– Королева и Бэкингем… – задумчиво произнес Ришелье, пронзая ее и его взглядом. – Скажите, сын мой, кажутся ли вам эти их взоры, эти… прикосновения… Кажутся ли они вам достаточно предосудительными?

Де Бреку снова выглянул из-за портьеры и недоверчивым взглядом оценил партнеров по танцу.

– Ну что вы, монсеньор! – ответил он. – Прекрасная музыка, прекрасный шаг, прекрасные движения; ее величество – само изящество и грациозность, его светлость – сама галантность. Что же тут может быть предосудительного?

– Вот и я так считаю, – пробурчал кардинал.

Смысл этого высказывания, а вернее – то недовольство, с которым фраза была произнесена, остался для барона загадкой. Однако уже через мгновение Ришелье снова обратился к нему:

– Сударь, я никогда не вдавался в подробности тех… методов, которые вы используете, служа мне. Я не расспрашивал вас, не выпытывал деталей. Я закрывал глаза на то, что подчас вы творили нечто невероятное с человеческой точки зрения. Я считал и по-прежнему считаю, что все эти способы не должны меня касаться, раз уж вы справляетесь с моими поручениями, какими бы сложными они ни были. – На этих словах кардинала де Бреку сделал поклон. – Но сейчас у меня возникла необходимость задать вам один вопрос… Вопрос странный, даже невозможный. И мне придется попросить вас забыть о том, что вы услыхали его из моих уст, если вашим ответом будет «нет». Вы слышите меня, сударь?

– Я весь внимание, монсеньор. И да, я клянусь честью, что никто и никогда не узнает о том вопросе, который вы соблаговолите мне задать.

Незаметным движением барон провернул в петлице нижнюю пуговицу своего камзола, а затем особым образом сложил этот миниатюрный артефакт пополам; оконную нишу окутала «сфера тишины» – еще один подарок Гвидо. Теперь никто не смог бы услышать, о чем кардинал спрашивает состоящего у него на службе дворянина.

– Скажите, друг мой, – тщательно подбирая слова, медленно начал Ришелье, и де Бреку не мог не отметить обращения «друг»; похоже, Красный герцог и впрямь попал в затруднительное положение, – есть ли в вашем… арсенале средства, позволяющие сделать так, чтобы человек потерял голову от любви?

О, это был вопрос вопросов!

Ришелье пришлось переступить через себя, свой сан и бытующие предрассудки, чтобы так открыто спросить барона об этом. Даже во времена, когда астрологи и алхимики были в почете, кардинал католической церкви обязан был оставаться в стороне от предсказателей и колдовских зелий, от ритуальных жертвоприношений и еретических культов. И если что-то толкнуло его высокопреосвященство на такую меру – значит, это что-то было важнее добровольно принятых им догм. А важнее собственного блага Ришелье неизменно ставил лишь величие короля и Франции.

Да и то, как он задал сей вопрос… Известный своими дипломатическими талантами первый министр короля Людовика способен был изъясняться одними лишь намеками, не говоря напрямую того, что подразумевалось на самом деле. Он мог рассуждать о непогоде или ценах на хлеб – и у вассалов начинали трястись поджилки; он мог всего лишь отпустить комплимент по поводу одежды – и мужественный вельможа в ужасе бежал в фамильные владения, опасаясь ареста, ссылки или даже казни. Однако сейчас Ришелье, по всей видимости, не смог подобрать таких слов и интонаций, чтобы обозначить свою потребность, не называя ее вслух. Или же не захотел ходить вокруг да около и честно заговорил с нужной персоной о необходимом. Но как же он при этом рисковал! Не меньше, чем нарядившись для сарабанды.

Но не только решимость Армана дю Плесси имела сейчас значение. Если раньше, отдавая приказ де Бреку и не вдаваясь в подробности исполнения оного, Ришелье облегчал жизнь барону, поскольку не требовал раскрыть тайну магических способностей и, как следствие, само существование Иных, то теперь де Бреку было предложено фактически открытым текстом подтвердить свою причастность к существам, стоящим по своему развитию неизмеримо выше обычных людей. Впрочем, ведь и к самому Ришелье понятие «обычный» не подходило! Вот только если его вопрос и ответ барона выплывут наружу, этому неординарному человеку будет грозить всего лишь аккуратная чистка памяти. А что Иные сделают с вампиром, раскрывшимся перед людьми, даже представить страшно.

Но как бы то ни было, де Бреку оценил прямоту кардинала, а потому и ответил с такой же прямотой:

– Лично мне, монсеньор, подобные средства недоступны. Но если его высокопреосвященству будет угодно, я их раздобуду.

– Если вы их отыщете – как это будет выглядеть? – все еще испытывая неловкость от сомнений, но еще более раздираемый любопытством, продолжил расспросы кардинал. – Порошок, любовный напиток, булавка, воткнутая под воротничок, заговоренный гребень? И что для этого понадобится с моей стороны? Прядь волос? Портрет?

– Все будет зависеть от обстоятельств и от… объекта страсти, к которому следует применить упомянутое средство. Прошу прощения за свой следующий вопрос, он наверняка покажется вашему высокопреосвященству нескромным, но я не могу его не задать: о ком монсеньор ведет речь? Он сам хочет влюбиться? Или он хочет, чтобы некто влюбился в него?

– Я? – удивился кардинал. – Глупости, Бреку! Мне еще не хватало потерять голову от страсти! Кто в таком случае будет управлять этой страной? Нет, сударь, речь идет о другой особе.

Говоря это, Ришелье столь пристально смотрел на танцующих, что у барона отпали всякие сомнения.

Только что мимо них проплыла интересная пара, исполняющая сложную партию. Мари-Мадлен де Виньеро, хорошенькую племянницу кардинала Ришелье, уверенно вел в танце бравый корнет роты королевских мушкетеров Жан-Арман дю Пейре. Молодой человек, беарнец родом, не был выходцем из аристократической семьи, однако его отец в свое время приобрел владение Труа-Виль, и потому Жан-Арман считался сыном владетельного сеньора. А когда после осады Монтабана король Людовик приблизил его к себе (собственно, он и сейчас прибыл на бал в составе свиты короля), дю Пейре и вовсе стал считаться при дворе завидным женихом. Пройдет всего десять лет – и молодой корнет станет лейтенантом мушкетеров, а его имя станут произносить на парижский манер – не де Труавиль, а де Тревиль. Пройдет двадцать лет – и Анна Австрийская возведет его за преданность короне в графское достоинство.

Следом за ними мимо оконной ниши прошла другая, еще более примечательная пара – блистательная чета де Шеврез. Клод Лотарингский, в начале мая исполнивший per procura роль английского короля и жениха принцессы Генриетты перед алтарем собора Парижской Богоматери, был одет в роскошный костюм из черного атласа с белой отделкой, сияющей бриллиантами. Мари де Роган, его жена, которая воспользовалась внезапным возвышением мужа, чтобы вернуться в Париж, танцевала в изысканном платье из белого атласа и черного бархата. Де Бреку показалось, что прекрасная белокурая бестия во время очередного поворота взглянула в сторону Ришелье с торжествующей улыбкой. Да, она снова «на коне», она снова рядом со своей подругой – французской королевой. Как бы ни добивался кардинал разрыва между ними, какие бы усилия ни прикладывал – все его попытки не увенчались успехом.