– Она смягчится. Со временем.

– Как смягчается гнилой плод?

Генри изо всех сил постарался «нацепить» строгий взгляд.

– Зло.

Но верно.

Казалось, они шли бесконечно. Этта, исходившая город вдоль и поперек, чувствовала, что ей все сильнее хочется сесть и скинуть туфли, просто чтобы дать сдавленным пальцам несколько минут свободы. Залы сливались в радужный поток – окаймленный, разумеется, золотом. Голубые залы. Зеленые залы. Красные залы. Огромные залы с канделябрами размером с грузовик. Бальные залы, ждущие цветов и танцоров. Паркет, чей захватывающий рисунок образовывали десятки пород дерева. Мраморные полы, блестевшие так, что Этта видела в них свое отражение.

Однако прошло, как казалось, еще десять минут, прежде чем чопорно одетый слуга встретил их у подножия другой лестницы и объявил с заметным акцентом:

– Он примет вас в своем кабинете перед обедом. Проводить ваших спутников в гостиную?

– Думаю, мы подож… – начала Уинифред.

– Эта юная леди пойдет со мной, – оборвал ее Генри. – Остальным, пожалуйста, предоставьте свободный доступ во все залы для поисков.

Взгляд Этты перескочил на Джулиана как раз тогда, когда Уинифред выпрямилась с легким фырканьем и положила тонкую руку ему на плечо.

«Не оставляй меня», – проговорил он одними губами, но женщина уже тащила его прочь через зал, следуя за другим слугой. Дженкинс дернулся идти за Эттой и Генри, но тот отмахнулся.

– Сэр…

– Здесь мы в безопасности, – уверил его Генри. – Запри Айронвудово отродье в какой-нибудь комнате и присоединяйся к поискам. Предупреди Джулиана, что если он начнет яриться или что-нибудь сломает, мы непременно сломаем что-нибудь ему самому.

Дженкинс кивнул и удалился, выглядя, правда, не слишком довольным.

Слуга приоткрыл дверь и проскользнул в нее, но отец на мгновение задержал Этту.

– Мой друг – не страж и не путешественник, но знает о нашем существовании, – рассказал Генри еле слышным шепотом. – Я прошу тебя не распространяться при нем о временной шкале, в которой ты выросла, – это может так напугать его, что он бросится действовать очертя голову.

Этта кивнула и снова подняла руку, откидывая прядь-бунтарку с лица. София говорила ей, и говорила недвусмысленно, что раскрытие их способностей любому не-путешественнику может привести к колоссальным последствиям. Ее удивило, что Генри пошел на такой риск.

Мебель темного дерева обступила их со всех сторон, придавая нескладно обставленной комнате сходство с гробом. Грубые линии делали ее столь агрессивно-мужской, воздух настолько пропитался полированным деревом и табаком, что Этта задумалась, заходила ли сюда когда-либо хоть одна женщина. По периметру стояли книжные шкафы, в основном со стеклянными дверцами, местами разделяемые маленькими овальными портретами людей в военной форме. Из-за угла выглядывало фортепиано, в центре стоял массивный стол, заваленный картинными рамами всех форм и размеров. Этта не замечала сидевшего за ним человека, читавшего книгу под медной настольной лампой, пока он не поднял к губам бокал.

– Ваше Императорское Величество, мистер Генри Хемлок и Мисс Генриетта Хемлок.

Императорское Величество.

Слова медленно просачивались в сознание, тягучие, как сироп.

В смысле… царь.

Внезапно она поняла, почему Генри предупреждал ее не рассказывать о временной шкале, в которой она выросла. Потому что этот человек, всего лишь на дюйм выше нее, с аккуратно зачесанными темно-каштановыми волосами и пронзительными голубыми глазами, уже год как должен был быть расстрелян вместе со всей семьей.

– Благодарю, этого довольно, – сказал Николай II, отпуская слугу, коротко поклонившегося, покидая комнату.

– Никки, – просто обратился к нему Генри, и Этта застыла в изумлении при виде открытой и теплой улыбки, которой он приветствовал императора.

Его друг. Друг, которого он не спас или не смог спасти, которого убили вместе с родными и приближенными, когда в стране укреплялся новый режим. Этта почувствовала, как руки покрываются холодным потом под длинными перчатками.

Вот что значило привязываться к людям за пределами их маленького мирка путешественников во времени, находящимся во власти временной шкалы. Спасти их – значило рисковать, что события изменятся в худшую сторону, но жить со знанием, что они умрут…

Этта снова посмотрела на отца, вбирая взглядом, как тот трет лицо рукой, пытаясь не дать чувствам отразиться на лице. Ее сердце вздрогнуло от острого толчка боли. Она знала это чувство, эту разновидность мучительного восторга. Встреча с молодой Элис полностью изменило ее восприятие смерти, заставило осознать, что время не было прямой линией. Пока она – пока все они – способны путешествовать, естественным ограничениям жизни и смерти не сковать их.

И здесь пролегала истинная граница между Тернами и Айронвудами: старик видел в человечестве лишь инструменты для вырезания и обтачивая мира по своим лекалам. Но здесь, в том, как Генри закрывал лицо рукой, пряча облегчение, дышала живая любовь, сочувствие к непутевому заблудшему человечеству. Желание спасти эту жизнь, как и жизни тысяч незнакомых ему жителей Сан-Франциско.

От таких мыслей Этте захотелось выбежать из комнаты, присоединиться к другим Тернам, прочесывающим залы в поисках астролябии.

Со всем этим можно было покончить за один вечер. Даже быстрее.

– О боже! – воскликнул царь со слабым смешком, протягивая к нему руку. – Не могу себе даже представить, что же должно случиться со мною, чтобы ты так волновался!

Он говорил по-английски лучше нее: одновременно четко и плавно, артикулируя слова и звуки.

– Нет, просто… – Генри прочистил горло и засмеялся. – Он пожал царю руку, и, отпустив Этту, обхватил ладонь обеими руками. – Я просто подумал, как же долго мы не виделись. Прошу оказать мне честь, позволив представить вам мою дочь, Генриетту.

– Дочь! – царь обошел стол, сияя улыбкой. – А мне – ни слова! Какая очаровательная красавица!

Генри кивнул.

– И умница.

Царь улыбнулся:

– Ну конечно, ум и очарование.

– Это… – Этта спохватилась, что должна что-то сделать – что-то вроде реверанса – и неуклюже согнула ноги в коленях. – Это просто невероятно – встретить Вас.

А что, в самом деле, она могла еще сказать? Это действительно было невероятно, нелепо и более чем немного пугающе.

– Я тоже очень рад знакомству, – царь снова повернулся к Генри, повторяя удивленное восклицание: – Дочь! Мог бы хоть весточку послать. Я бы привез своих из Царского села. Так уж получилось, что я и сам с трудом выбрался в город.

– Прошу простить мне эту ужасную грубость. Но мы отправились сюда неожиданно, как ты, вероятно, уже догадался. И, к сожалению, я сам лишь совсем недавно воссоединился с Генриеттой после долгих лет разлуки, – объяснил Генри. – Мы наверстываем упущенное время.