Люди, перевозившие меня в челноке, говорили, что давно знакомы с этими скелетами и не раз недоумевали, как они туда попали; чувствуя необходимость в какой-нибудь теории, они пришли к выводу, что мастодонт подобно вискаше рыл норы в земле! Вечером мы сделали еще переход и пересекли Монхе, другую солоноватую речку, несущую в своей воде осадок, вымытый из почвы пампасов.

2 октября. Мы проехали через Корунду, которая роскошью садов показалась мне одним из самых прелестных селений, какие я только видел. От этого пункта до Санта-Фе дорога весьма небезопасна. Дальше на север местность, лежащая к западу от Параны, становится необитаемой; поэтому индейцы иногда спускаются до этих мест и подстерегают путников. Разбойникам благоприятствует и характер местности, так как вместо поросшей травой равнины местность здесь хотя открытая, но лесистая, покрытая низкорослыми колючими мимозами. Мы миновали несколько домов, разграбленных и с тех пор заброшенных; увидели мы также и нечто такое, на что мои проводники смотрели с величайшим удовольствием: то был висевший на ветке дерева скелет индейца, обтянутый высохшей кожей.

Утром мы приехали в Санта-Фе. Я с удивлением заметил, какую сильную перемену в климате вызывает разница в широте всего на 3° между этим городом и Буэнос-Айресом. Эта перемена сказывалась и в одежде и оттенках кожи людей, и в увеличившихся размерах деревьев омбу, и во множестве новых кактусов и других растений, и особенно в птицах. В какие-нибудь полчаса я заметил полдюжины птиц, каких никогда не видал в Буэнос-Айресе. Если учесть, что между этими двумя городами нет никакой естественной границы и характер местности почти такой же, то разница, надо сказать, оказалась гораздо больше, чем я мог бы ожидать.

3 и 4 октября. Эти два дня я вынужден был провести в постели из-за головной боли. Добродушная старуха, ухаживавшая за мной, хотела, чтобы я испробовал множество странных лечебных средств. Обыкновенно здесь прижимают к обоим вискам по листу апельсинного дерева или по куску черного пластыря; еще более употребительный способ – расщепить боб на две половинки, смочить их и приложить по одной к каждому виску, куда они легко приклеиваются. Снимать бобы или пластырь не полагается вовсе, нужно дать им самим отпасть, и иногда, если человека с такими наклейками на голове спросить, в чем дело, он ответит: «У меня третьего дня болела голова».

Многие средства, употребляемые туземным населением, странны до нелепости, и о них даже говорить противно. Одно из самых омерзительных состоит в том, чтобы убить двух щенков, вскрыть их и привязать с обеих сторон к переломанной ноге или руке. Здесь большой спрос на маленьких безволосых собачек: их кладут спать у ног больных.

Санта-Фе – тихий городок, в котором поддерживаются чистота и порядок. Губернатор Лопес во время революции был простым солдатом, но теперь уже 17 лет находился у власти. Такая незыблемость его пребывания у власти объясняется его деспотическим нравом, ибо деспотизм, по-видимому, до сих пор больше подходит для этих стран, чем республиканское правление. Любимое занятие губернатора – охота за индейцами, недавно он убил их 48 человек, а детей продал по цене три-четыре фунта стерлингов за каждого.

5 октября. Мы переправились через Парану в Санта-Фе-Бахаду, город на противоположном берегу. Переправа заняла несколько часов, так как река здесь представляет собой лабиринт мелких рукавов, разделяемых низкими лесистыми островами. У меня было рекомендательное письмо к одному старому каталонскому испанцу, который принял меня с величайшим радушием. Бахада – столица провинции Энтре-Риос. В 1825 г. в городе было 6 тысяч жителей, а во всей провинции – 30 тысяч; но как ни мало здесь жителей, никакая другая провинция не страдает больше, чем эта, от кровопролитных и отчаянных переворотов.

Здесь хвастают представительным строем, министрами, постоянной армией и губернаторами, и потому не удивительно, что происходит столько переворотов. Когда-нибудь эта область будет одной из богатейших провинций Ла-Платы. Почва здесь разнообразна и плодородна, а реки Парана и Уругвай, сообщая области почти островной характер, обеспечивают ее великолепными путями сообщения.

Я задержался здесь на пять дней, занимаясь изучением очень интересного геологического строения окрестной местности. В самом низу прибрежных обрывов видны слои, в которых находят зубы акул и морские раковины вымерших видов; выше эти слои переходят в отвердевший мергель, который в свою очередь переходит в глинистый краснозем пампасов с его известковыми конкрециями и костями наземных четвероногих. Этот вертикальный разрез ясно говорит нам, что здесь был когда-то обширный залив чистой соленой воды, постепенно все более уменьшавшийся и в конце концов превратившийся в ложе илистого эстуария, куда река заносила плывшие по ней трупы.

На косе Пунта-Горда (в Банда-Орьенталь) я обнаружил замещение нанесенного эстуарием отложения пампасов известняком, содержащим некоторые из тех же вымерших моллюсков; это указывает или на происшедшее здесь когда-то изменение в течении вод, или же, что более вероятно, на колебания уровня дна в древнем эстуарии.

До последнего времени моими доводами в пользу того, что формацию пампасов следует считать отложением эстуария, были общий вид ее, расположение у устья огромной современной реки Ла-Платы и нахождение в ней такого большого количества костей наземных четвероногих; но теперь профессор Эренберг, любезно исследовавший для меня образец краснозема, взятый из нижних слоев отложения, возле скелетов мастодонтов, находит в ней много инфузорий, частью солоноводных, частью пресноводных форм, причем последних больше, чем первых, а потому, как он замечает, вода должна была быть солоноватой.

Г-н А. д’Орбиньи нашел на берегах Параны, на высоте 100 футов, громадные пласты раковин моллюсков из эстуария, живущих в настоящее время миль на сто ниже, поближе к морю; такие же раковины я нашел на меньшей высоте на берегах Уругвая; все это указывает на то, что непосредственно перед тем как пампасы, медленно поднявшись, стали сушей, вода над ними была солоноватой. Ниже Буэнос-Айреса есть приподнятые пласты морских раковин ныне существующих видов, и это также служит доказательством того, что поднятие пластов произошло в позднейший период.

В отложении пампасов в Бахаде я нашел костный панцирь какого-то исполинского животного вроде броненосца; внутренность панциря, очищенная от земли, была похожа на большой котел; я нашел еще зубы токсодона и мастодонта и один зуб лошади все в том же разрушенном и истлевшем состоянии. Этот последний зуб чрезвычайно заинтересовал меня, и я постарался с величайшей тщательностью удостовериться, что он попал сюда одновременно с прочими остатками; я тогда еще не знал, что среди ископаемых из Байя-Бланки находился зуб лошади*, скрытый в материнской породе; не было тогда достоверно известно и то, что остатки вымершей лошади часто встречаются в Северной Америке.

Недавно м-р Лайелль прислал из Соединенных Штатов зуб лошади, и любопытно, что профессору Оуэну ни у одного вида, ни ископаемого, ни современного, не удавалось найти характерного для этого зуба легкого искривления, пока ему не пришло в голову сравнить его с тем экземпляром, который я нашел здесь; эту американскую лошадь он назвал Equus curvidens. Несомненно, в истории млекопитающих представляется удивительным тот факт, что в Южной Америке туземную лошадь, жившую там и исчезнувшую, спустя века суждено было сменить несметным стадам, происшедшим от нескольких лошадей, завезенных испанскими колонистами!