– И мы должны верить в это, потому что… ты так хочешь. – Оксана стояла бледная и еле шевелила губами. – Как ты могла! – воскликнула она, повернувшись к Юле и все еще держась за подоконник.

– Он же мой сын! Я, – Юля запнулась, – я хотела сохранить ему жизнь. Я надеялась, что он исправится или… Я не знаю, я просто хотела, чтобы он жил. – Юля развела руками.

– Но он… преступник! – Оксана подняла плечи.

– Но не убийца!

– Но мы этого точно не знаем.

– Нет, я знаю. Я – знаю.

– Уму непостижимо! Это просто невероятно!

– Я не могла его сдать.

– И что нам теперь делать? Твой сын преступник, все сейчас узнают, кто его мать. Кто подруга его матери, все и так знают. А Жене должны в этом году президентскую премию вручать. Супер. Нас всех посадят. Даже если не посадят, то бизнес уж точно прогорит. Твое вранье все погубит, – заключила Оксана и сложила руки замочком.

– Ты думаешь о бизнесе, а я о том, что вычеркнула сына из жизни! – Юля закрыла лицо руками. – У меня ощущение, что я совершила и продолжаю совершать какой-то страшный грех. Какая мать предпочтет собственную жизнь?

Оксана подошла и взяла Юлю за руки.

– Главное сейчас – не глупи, не говори полиции, что ты его видела. Исчез и точка.

– У меня такое ощущение, что меня посадят. А еще… у меня такое ощущение, что я не буду возражать. Я хочу, чтобы меня наказали. Я хочу.

Сразу после разговора с Оксаной Юлю отвезли в СИЗО. Два часа она чего-то ждала, сидя на деревянной скамье в комнате, похожей на пещеру. Стены были выкрашены серой краской, за маленьким столиком сидел охранник, за спиной у Юли висело зеркало. Она почти не почувствовала, как прошли два часа, ее словно погрузили в сон наяву. Она проснулась, когда появился человек в форме и сказал, чтобы она прошла по коридору – на оформление. В другой безликой комнате люди, одетые не в форму, а в обычные костюмы, мужчина и женщина, усадили Юлю за стол и допросили. Они хотели знать, когда Артемка сбежал, почему сбежал, с кем общался, связывался ли с ней за эти годы. Юля была не готова. Она не планировала говорить об этом, забыла про меры предосторожности, забыла про адвокатов. Она говорила, что не видела Артемку с тех пор, как он исчез, но ей задавали одни и те же вопросы снова и снова, ловили на словах, загоняли в угол, она начинала сомневаться, медлила, путалась и видела, что ей не верят. Допрос закончился, и Юлю попросили подождать еще. Затем отвели в камеру. Никита был в таком отчаянии, что заявил следователю, мол, Юля сотрудничала с полицией на Алтае. Следователь обратился к прокурору. Юле это не помогло абсолютно, а вот Мишку на следующий же день засунули в камеру.

На допросе он во всем признался, рассказал все как есть, ничего не скрыл, объяснил, что Юля от горя была психически не в форме, есть даже выписка врача о нервном срыве. Мишка заявил, что сначала предложил не искать Артема, а потом, когда тот нашелся, он сам принял решение не сообщать коллегам, потому что знал мальчика с детства и боялся за него.

Юлин адвокат взял карты в руки и стал упирать на то, что Юля была не в себе, когда сын пропал, принимала психотропные вещества, лечилась от нервного срыва и не может отвечать за свои поступки. Однако на Юлином мнимом сумасшествии защиту выстроить не получилось. Кроме того, Юля утверждала, что Мишка ни в чем не виноват и вообще про Артема ничего не знал, ей не помогал и с ней не виделся. Ложь выглядела очевидной и только вредила. Мишку посадили. Шамана привлечь не удалось, потому что он два года как скончался. Причастность Артема к террористической деятельности доказать не могли. Отыскать его не удавалось. Юлю не отпускали. Адвокат заявил, что на самом деле Юлю могут держать до бесконечности. Никита решил сменить адвоката.

* * *

На свободе, внутри города, вне стен СИЗО Никита и Оксана с Женей представляли себе, что происходит с Юлей. Они представляли, какой запах она вдыхает – сырости, отходов или, возможно, краски. Представляли, какую еду она ест – бело-голубые переваренные холодные яйца, кашу, возможно, манную, очень жидкую или, наоборот, недоваренную, с комками. Представляли, по какому полу она ступает – грязному, почти черному от грязи, заплеванному. Представляли общую душевую – серую, грязную, вонючую, такую, в которой даже вода кажется бензином – и Юля хочет надеть хотя бы резиновые шлепанцы, а у нее нету, хочет помыть голову шампунем, а у нее даже мыла нормального нет, хочет вытереться чистым полотенцем, но ей вручают тряпку, к которой страшно прикасаться. Потом она, стуча зубами от холода, идет по коридору, натянув на мокрое тело ту же одежду, что вчера, позавчера, две недели назад, месяц назад – тот же свитер, тот же лифчик, те же трусы, которые давно пора выбросить. Она идет по коридору, чьи стены и впрямь обладают слухом, и боится, что кто-то услышит ее мысли, проникнет в ее голову, внедрится в ее телесность, чтобы впечатать свою волю. Она заходит в камеру, где сидят еще шесть или десять человек, и от каждого несет, и каждый, даже если молчит, мешает одним своим присутствием, каждый оказывается толпой, содержит в себе все характеристики толпы, все признаки, все отличительные черты. В камере один человек – толпа, а несколько – глобальное перенаселение, с которым надо бороться любыми способами. И Юля постепенно звереет, так же, как звереют все остальные. Ей внезапно начинает хотеться перестрелять всех соседей по койкам, и она ловит себя на том, что теперь уже понимает, что значит ненавидеть людей. Койка железная, с тоненьким дырявым матрасом, простыни нет, одеяла нет, подушки – только у пяти задержанных. Юля лежит в одежде, в сапогах, потому что холодно, и смотрит в тусклый зеленоватый потолок с желтыми подтеками и в трещинах. Взгляд медленно сползает по зеленой облупленной стене – вместе с тараканом, который бежит сверху вниз. У заключенных есть игра – раздави таракана. Это увлекательно. Команды следят за тараканом, а кто первый набросится и прихлопнет, тот победил. Играть можно долго – тараканы очень быстрые.

Юля ни с кем не разговаривает. Молчит. В игру не играет. Все время хочет пить. Воды не дают. Три раза в день дают чай, а воду нет. Воду приходится специально просить. На просьбы сердятся. Лишний раз не попросишь. Поэтому Юля терпит. Многие просто пьют воду из-под крана. А Юля терпит, сохнет, но чувствует, что скоро тоже начнет пить из-под крана. Тем более та вода, которую иногда приносят в жестяной кружке, на вкус как из-под крана. Наверное, она и есть из-под крана, и зря Юля терпит.

Сон очень прерывистый. Из-за того, что ночью Юля просыпается по пять раз, днем ее все время клонит в сон, и голова дурная. В этом дурмане реальность начинает походить на сон. Юля теряет способность ясно мыслить и четко отвечать на вопросы адвоката.

Когда Юлю привели в серую комнату и усадили за стол перед адвокатом, она готовилась к тому, что ее будут защищать, но вместо защиты ощутила невыносимое давление. Новый нанятый Никитой адвокат – Анна, полноватая темноволосая женщина в модном брючном костюме и в очках – откинулась на стуле и посмотрела на Юлю так пристально, что ей захотелось убежать. Она машинально глянула на железную дверь, потом на оконную решетку. Некуда бежать.