– Слушай, это было так давно, что я забыла. Я… сейчас не могу.

– В смысле?

Никита, лежавший навзничь, резко приподнялся на локте.

– Ну… я не могу сейчас принимать гостей.

– Да какое там принимать! Не надо ничего особенного. Купим закуски, вина и все!

– Нет, это у тебя и все, а мне надо, чтобы все было приготовлено, помыто и красиво. А я не в состоянии. И если завтра буду кого-то принимать, я вообще боюсь, что сорвусь. – Юля скривилась и заплакала.

– Начинается. – Никита сел на кровати. – Боря приезжает раз в полгода, мне надо с ним поговорить о работе.

– Он ленивый высокомерный придурок, а жену его я вообще не знаю.

Никита вытаращил на Юлю глаза – обычно она не обзывала людей.

– Я не хочу! – кротко произнесла она. – Я не могу. Если бы еще только Оксана с Женей…

– Но я не могу отменить людей, которых уже позвал! Это договоренность! Мне неловко. Ты понимаешь, что мне неловко? – Последнюю фразу Никита тоже произнес кротко, чтобы давление было неочевидным.

– Ну пожалуйста! – взмолилась Юля.

– Нет, это ты пожалуйста…

– Нет, ну серьезно. Сейчас не то время. Для меня это огромное напряжение. – Юля говорила тихо.

– Ты можешь пойти мне навстречу? – Никита встал с постели и склонился над Юлей.

– А ты мне?

– Ладно, подумай полчаса. Полежи, а потом скажешь.

И Никита вышел из комнаты, а Юля осталась лежать в постели и плакать. Лицо, краешек ярко-синего одеяла, которым она укрывалась, подушка – все было мокрым от слез. Юля съежилась под одеялом, повернулась набок. Ей хотелось взять себя в руки, развеселиться, сказать: конечно, давай, пускай все приходят, я только рада. Но от этих мыслей об ужине, о притворстве, о лицемерии, о том, что придется искусственно улыбаться и поддерживать светскую беседу изо всех сил ее в прямом смысле тошнило, трясло, ей казалось – гости придут, а ее на них вырвет, ее вывернет наизнанку, с ней случится что-то плохое.

Юля встала с кровати и голая вышла в коридор. Открыла дверь в Никитин кабинет, кашлянула.

– О, голые люди, – безрадостно констатировал Никита.

– Я не могу.

– Что? – Никита зачем-то сделал вид, что не понимает, о чем речь.

– Отмени, пожалуйста. – Юля говорила спокойно.

– Ну пожалуйста, давай не будем отменять! – Никита говорил жалобно.

– Можешь не отменять, но тогда я на весь вечер уйду.

– Ну Юля!

Юля опять заплакала. Новые слезы полились поверх еще не высохших старых.

– Хорошо, я звоню и отменяю. – Никита резко встал и пошел за телефоном. – Накануне. Очень красиво.

– Значит, теперь ты меня уже не любишь? И будешь на меня сердиться?

– Не буду, – сурово сказал Никита.

– Но будешь вот так вот строго разговаривать, да? – заводилась Юля.

– Все, я отменяю. – Никита взял с тумбочки в холле телефон и набрал номер.

– Повесь! Жми на «отбой»! Жми! – Юля запрыгала на месте. – Подожди. – Она охнула и пошла в ванную.

Никита засмеялся, сбросил звонок, пошел за Юлей. Она стояла и смотрела на себя в зеркало. Потом взяла баллончик с минеральной водой Vichy, зажмурилась и опрыскала лицо.

– Я хочу пойти тебе навстречу, но сейчас не могу.

– То есть? Ты же сказала повесить трубку и не отменять? – Никита повысил голос.

– Потому что я хочу пойти тебе навстречу! – крикнула Юля. – Но не могу!

– Ну это уже вообще издевательство! Я либо звоню и отменяю, либо нет!

– Отменяй!

– Это неловко… – произнес Никита сквозь зубы, выдвинув челюсть вперед.

– Если бы ты меня любил, ты бы не давил.

– Если бы ты меня любила, ты бы не орала.

– Ты по-тихому вообще не понимаешь!

– Все, я отменяю!

– И будешь теперь на меня сердиться?

Никита ушел в другую комнату звонить, Юля его больше не останавливала. Из-за стенки она слышала, как Никита жалуется на то, что подхватил вирус и боится всех заразить.

Оксана заметила перемены в Юле не сразу. Слишком много было своих забот. После того как арестовали террористов, прошло почти два месяца, за которые Юля ни разу не поболтала с подругой ни по телефону, ни на работе, нигде. Обычно они общались регулярно и вполне душевно, отнюдь не формально, а тут два месяца – «привет, пока».

На улице все растаяло, по городу текли грязные реки – как дешевая тушь по лицу обиженной женщины. Даже дорогая тушь выглядит дешево, когда течет. Юля промочила одну ногу, наступив в снежное смузи песочного цвета на набережной Адмиралтейского канала, и вбежала в салон злая на весь мир. Она даже не заметила испуганных взглядов маникюрш.

– У вас в кабинете… – Администратор не успела договорить, потому что Юля уже влетела в кабинет.

За столом сидела Оксана, а напротив высокий широкоплечий полицейский с озабоченным лицом. Полицейский пришел, чтобы забрать Юлю в СИЗО. Один из террористов пошел на сделку и рассказал полиции, что третий человек из их компании – Артем Глазунов, сын известной деловой женщины Петербурга. Полицейский не собирался ни в чем разбираться на месте, он просто хотел побыстрее Юлю забрать, но Оксана уговорила его дать им несколько минут. Когда он вышел за дверь, Юля хотела открыть рот, но Оксана приложила палец к губам.

– Молчи. Сначала я. Мои вопросы. Первый: ты думала, я какая-то пустышка, с которой нельзя поделиться серьезными вещами? Второй: твой сын правда террорист? И последний. А последнего и нет.

Юля села напротив Оксаны. Вздохнула. Надула щеки, сдула, похлопала себя по щекам подушечками пальцев, потерла лоб. Лоб стал красным. Оксана в свекольном костюме встала и прошлась по кабинету, постояла у окна, вцепившись в подоконник. Она выглядела совершенно растерянной.

– Мой сын не убийца, – тихо сказала Юля.

– А кто?

– Слушай, я родила его совсем в юности. Когда ему было двенадцать, почти тринадцать, у него в школе произошел конфликт, и он сбежал из дома. Его искали все. Полиция, волонтеры, МЧС, водолазы, на вертолетах. Очень долго. Бабушка из-за всего этого заболела, слегла, нам пришлось продать дом. Это было самое ужасное время в моей жизни, потому что Артемку не нашли. И тогда я уехала в Колывань, устроилась в отель, встретила там тебя, пыталась начать новую жизнь.

– Господи. – Оксана качала головой.

– Но потом, – продолжала Юля, – в один прекрасный день он позвонил. Не мне. Бабушке нашей. И это долгая история, но суть в том, что я узнала, я узнала, что мой сын связался с нехорошими людьми. Я не видела никого из них, никого из этих людей, но я знаю, что они его обработали, они внушили ему страшные вещи. Понимаешь, он был хрупким мальчиком, у него никогда не было отца, только я и бабушка, другие дети его не любили, вечные проблемы в школе, и у него как бы, видимо, какой-то опоры не было, я, наверное, не сумела дать ему ощущение опоры и тыла, уверенности. И поскольку ему не на что было опереться, он нашел опору в этих бредовых идеях, которые принадлежат непонятно кому! Монстрам! – Юля размахивала руками. – Но он никого не взрывал. Это не он. Я уверена. Он пропагандировал, поддерживал, но не занимался терроризмом. Я видела его после смерти бабушки. Я пыталась разговаривать, что-то объяснять, я пыталась как-то его образумить. Это было так ужасно. Вот я сейчас говорю о том, как это ужасно, и… я не могу выразить. Короче, все закончилось тем, что он сказал мне одну вещь, и я поняла: мне с ним не справиться. И тогда я решила попробовать поставить на этом крест, потому что это было выше моего… Не только выше моего понимания, это было выше моего организма, я чуть не сошла с ума, у меня был нервный срыв, я принимала лекарства и реально боялась, что у меня съедет крыша. И я приняла решение – сохранить жизнь хотя бы себе. Потом я приехала сюда, все завертелось благодаря тебе. Я построила новую жизнь благодаря тебе. И тут… – У Юли опять потекли слезы. – Но я уверена, что он никого не убивал. Он… Когда я видела его в последний раз, он сказал мне, что не будет убивать людей.