– Если вы не возражаете, я задам вам вопрос, – сказала я, указывая на предмет в раме. – Что скрыто за тканью?

Граф закашлялся, поперхнувшись кофе.

– Сейчас, сейчас, – сказал он, и его лицо покраснело. – Не трогайте.

В голове прозвучал другой голос из другого времени, шепча те же слова: «Нет, нет, не трогай». Я подумала о зеркале в своей комнате в Подземном мире, моем заколдованном окне в верхний мир.

Граф еще несколько минут кашлял, прочищая горло, после чего продолжил.

– Это не картина и не портрет, дорогая, – сказал он. – Это зеркало.

Я удивилась.

– Зеркало?

– Можете считать это глупым старым предрассудком, – застенчиво произнес он, – но в этих местах считается, что неприкрытые зеркала приводят к несчастью, если висят в пустых комнатах или пока дом спит.

– Почему?

Он нервно рассмеялся.

– О, это всего лишь старушечьи байки, но в них говорится, что если зеркала не накрыты, то душа спящего может случайно выйти сквозь них в мир теней и там застрять. – Граф искоса взглянул в сторону простыни над камином. – Никогда не знаешь, где, в конце концов, очутится твоя душа. Царство за зеркальным отражением может быть подлинным, а может, и нет, но говорят, что феи и духи не нашедшего покоя умершего проходят по сотворенным зеркалами тропам мира теней.

Я поежилась, вспомнив, как подсматривала за братом и сестрой через заколдованное зеркало в своей комнате в Подземном мире. Внезапно я поняла: когда смотришь на свое отражение, никогда не знаешь, кто смотрит на тебя с другой стороны.

– Пугаешь наших гостей, Отто? – хромая, графиня вошла в комнату из холла, опираясь на руку Конрада. – Не верьте всему, что он вам рассказывает, – сказала она. – Отто любит красивые истории.

Он нежно улыбнулся жене.

– Особенно истории со счастливым концом.

Графиня закатила глаза.

– Боюсь, мой супруг – сентиментальный болван, – произнесла она, но так и не смогла скрыть в голосе улыбку. – Лично я предпочитаю древние сказания. Вы со мной согласны, мадемуазель? – Конрад подвел графиню к ее стулу, а муж встал и приготовил для нее чашку кофе.

– Я бы предпочла, чтобы мы обошлись без сказок и сразу приступили к поиску правды, если вы не против, – раздраженно произнесла я. – Что мы здесь делаем? Зачем мы здесь? Почему?

Она вздохнула, сделала глоток кофе и поставила чашку на стол.

– Я надеялась, что для начала вы обустроитесь на новом месте.

– Познакомитесь со Сновин-холлом, – добавил граф. – Вы – наша гостья, так что, пожалуйста, располагайтесь удобнее и чувствуйте себя как дома.

Я подняла брови.

– И как долго я здесь пробуду?

– Пока не минует грозящая вам опасность, – ответила графиня. – А для того, чтобы мы были уверены, что вы в безопасности, нам нужна ваша помощь, Элизабет. Вы для нас гораздо ценнее, чем вы полагаете.

– Ценнее? – рассмеялась я, не веря своим ушам. – Для вас? Почему?

– Потому что вы такая, какая есть, – серьезно ответила она. – И я такая, какая есть.

– Какая есть, – повторила я. – Королева гоблинов.

Графиня кивнула.

– Это нас роднит.

– Роднит? – изумленно спросила я. – Кто вы?

Она взглянула на графа, который быстро перехватил ее взгляд и снова опустил свои темные глаза в тарелку.

– Полагаю, вы не собираетесь расспрашивать о прославленном доме Прохазка унд цу Сновин, девятнадцатым графом которого является мой муж, а я – его женой.

Я скрестила руки на груди. Графиня снова вздохнула.

– Мы… я представляю собой, – начала она, – последний род, не менее древний и знаменитый, чем род моего мужа, и точно такой же благородный. Прохазки всегда внимательно наблюдали за промежуточными точками и порогами этого мира, но моя семья являлась хранительницей его секретов. Мы храним Древние законы и защищаем их, сохраняя равновесие между нашим миром и Подземным.

Я нахмурилась.

– Как?

– Я вам говорила, что те из нас, кого коснулся Эрлькёниг, могут переходить через границу. – Она развела руками. – Мы можем находить окна и… – она хлопнула в ладоши, – закрывать их. Вы это можете, Элизабет, – сказала она, кивнув в мою сторону. – Как и я.

– Вы? – Она снова кивнула. Я прищурилась. – Кто вы?

Графиня и граф снова переглянулись. На этот раз он выдержал ее взгляд и едва заметно кивнул. Она повернулась обратно ко мне, и я увидела ее огромные, светящиеся глаза невероятного ярко-зеленого цвета. – Я его крови, – низким голосом произнесла она. – Моя праматерь была одной из его первых невест. Храброй девой, которая пожертвовала своей жизнью ради мира, а затем погубила этот самый мир, чтобы вырвать Эрлькёнига из лап смерти.

Голос из глубин мира позвал его по имени, и Йозеф проснулся. Солнце заливало комнату сквозь окна, не останавливаемое шторами, которые он забыл задернуть накануне. Было уже далеко не утро, но еще и не полдень. Он втянул в себя воздух, пропитанный легкой, хрустящей свежестью хвои, грязи и снега, и на мгновение решил, что снова оказался дома, в гостинице.

А потом он вспомнил.

Груз его ссоры с Лизель тяжело давил на грудь, прижимая к постели: удушающее бремя, от которого становилось трудно дышать и сложно вылезти из кровати.

С тех пор, как они покинули Вену, Йозеф каждый день чувствовал ее тревогу, ее граничащее с манией беспокойство от неопределенности их будущего. Он это понимал и пытался сделать так, чтобы ему было не все равно. Но ему было все равно. Его это не трогало. Он знал, что ему следовало быть встревоженным, напуганным, поскольку супруги Прохазка рассказали им о самых невероятных и страшных вещах. Однако любое усилие, которое требовалось для того, чтобы почувствовать что-либо помимо смутной озабоченности, было утомительным, а Йозеф уже так давно, так давно устал.

Он подумал, не остаться ли в постели на целый день. Идти было некуда, видеться не с кем, к прослушиваниям готовиться не нужно. Он понял, что на него не возлагают никаких надежд, от него ничего не ждут. Он думал, что почувствует радость или даже облегчение, но внутри не было ничего, кроме того же унылого безразличия, не покидавшего его после отъезда из Баварии. Отъезда из дома.

Но годы, на протяжении которых он вставал рано, чтобы играть на скрипке, все еще были глубоко запечатлены в его мышцы и кости. Йозеф стряхнул с себя остатки сна и обнаружил за дверью чистый комплект одежды. Он пока еще не научился заполнять освободившееся от музыки время, и острое желание и нетерпение играть щекотало пальцы. Он оделся и взял скрипку.

К тому времени как он вышел из комнаты, Лизель уже ушла, а экономки, с которой он познакомился накануне вечером, нигде не было видно. Бродя по комнатам и коридорам Сновин-холла, Йозеф не встретил ни души, и это было ему по нраву. Он никогда не умел слышать свои мысли в присутствии кого-то еще за исключением старшей сестры и Франсуа. Вот почему играть перед публикой было для него столь невыносимо.