– Не главное, поверь мне.

Я вспомнила предупреждение Зеба: «Начинай по-настоящему волноваться только тогда, когда он станет повторять „поверь мне“». А теперь он произнес это уже дважды.

– Роми, твоя жизнь – вот что важно.

Я замерла в изумлении.

– Моя жизнь? Но Силла же не убьет меня? Буквально?

Логан рассмеялся. Сегодня его глаза сияли, как аметисты.

– По правде говоря, я бы не удивился, но это не то, что я имел в виду. Нет, я говорил о твоем образе жизни, о твоей свободе бывать где угодно и делать все, что тебе нравится.

– Я все равно не могу это делать. Мои родители…

– Твои родители пытаются тебя защитить. Это то, что делают все родители. Или должны делать. Любящие родители желают для своего ребенка всего самого лучшего.

– Но я не ребенок.

– О, это я знаю, – сказал он, и в его глазах было такое пламя, что я покраснела. Вот вам и вся моя решимость изображать спокойствие. – Ты заглянула в мою жизнь одним глазком. Что бы я ни сделал, куда бы я ни пошел, весь мир наблюдает, и комментирует, и судит. Что бы я ни сказал, извращают и перевирают. Если я сделал стрижку, это новость на первой полосе. И когда новостей нет, они их придумывают.

– Я заметила. Ты знал, что ты беременный?

– Что? Не важно, не хочу об этом слышать. – Он сделал рукой плавный жест, словно хотел вычеркнуть эту историю из разговора. – Суть в том, что я выбрал этот мир потому, что люблю актерское ремесло – это то, чем я хочу заниматься в жизни. Но во времена, когда я делал выбор, я не знал, что меняю свою жизнь на славу. Ты уверена, что хочешь для себя того же самого?

– Я не уверена, что поняла, о чем ты говоришь.

– Роми, если люди увидят нас вместе, – даже здесь, на киностудии, – если возникнет малейшее подозрение, что между нами что-то есть, толпы фанатов пустятся по твоему следу и порвут твою жизнь на части. Они устроят палаточный лагерь около твоего дома, станут докучать твоей семье, выследят всех твоих друзей и врагов, – особенно врагов, всех, кому ты не нравишься, или тех, кто тебе завидует, – и станут выпытывать у них подробности. Они станут терроризировать твоих старых школьных учителей ради историй, о которых неловко вспоминать, они подкупят людей, которых ты считала своими друзьями, чтобы они сделали фотографии твоей спальни, они весь интернет излазят в поисках малейшей информации о тебе, прочитают каждый твой комментарий, посмотрят каждое фото, что ты запостила. Они будут копаться в почте твоей семьи и вашем мусоре, прятаться на пляже, если ты вздумаешь пойти поплавать, преследовать тебя, куда бы ты ни поехала. И если они не найдут ничего достаточно интересного, они устроят сладкий, свинский скандал.

Он словно нарисовал передо мной картину возможного будущего. Я была невидимкой на периферии его жизни эти несколько недель, защищенная моим планшетом с листами для записей и тем фактом, что я столь очевидно не была частью его мира. Но если люди почуют, что здесь назревает роман, это мигом изменится. Я ведь сама наблюдала за тем, как фанаты, пресса и сама киноиндустрия, этот кровожадный монстр, ненасытно пожирали его жизнь. И после него – жизни тех, кто ему дорог. Я подумала о родителях, сестрах, Зебе.

– Ты молода, Роми. Вся жизнь лежит перед тобой.

– А ты какой? Старый?

– Иногда я чувствую себя таким. – Он рассмеялся коротким самоуничижительным смехом. – Я делаю одно и то же, играю одну и ту же роль уже четыре года. Я будто пойман в ловушку «Зверя». – Его пальцы неторопливо выводили узоры по моей ладони, отвлекая меня. – Ты можешь делать что угодно, стать кем угодно, поехать куда угодно. И я хочу этого для тебя – ты заслуживаешь этого и гораздо большего. Ты уверена, что хочешь, чтобы всё изменилось?

Я была чертовски уверена, что не хочу. Я хотела его, да, но не тот образ жизни, который он вынужден был вести. Со стороны его мир казался дарующим такую свободу и таким возбуждающим. При взгляде изнутри оказалось, что в нем куда больше ограничений и куда меньше удовлетворения. Кроме того, я никогда не жаждала сама сделаться знаменитостью.

– И у нас – тебя и меня, – если мы сделаем это достоянием общественности, никогда больше не будет моментов наедине. А я хочу видеться с тобой наедине. И чтобы свиданий было побольше, – сказал Логан, следя взглядом за моим лицом.

– Ты прав, – вздохнула я.

Он ждал моего объяснения в полной неподвижности.

– Мы должны делать это втайне, – сказала я.

Логан медленно, лениво улыбнулся.

– Что, вот это? – Он ласково очертил пальцами еще один узор на моей ладони, вокруг моего запястья.

– Да, и это, – отозвалась я. Я поднесла его руку к своим губам. Поцеловала костяшки его пальцев.

– И определенно это. – Он наклонился ко мне и стал покусывать мочку моего уха.

Я сделала неровный вдох.

– И особенно вот это. – Я поцеловала его, он поцеловал меня, и затем мы целовались еще много раз. Целовались тайком.

Мы не стали раздеваться, зато делились сокровенным, рассказывая друг другу факты о своей жизни и семье, о том, о чем мечтали и чего боялись. Я добавила больше данных в свою мысленную картотеку с информацией по Логану: он по-настоящему обожает и уважает свою мать, он искренне не хочет говорить о своем отце, он мечтает о том, чтобы его рассматривали на более серьезные роли, и, если он закончит свои дни в камере смертника, он хочет, чтобы на последний обед у него были вареные раки, жареные зеленые томаты и нечто под названием жареный брунколь[44]. Он ненавидит предрассудки, лицемерие и узколобое мышление (он так разгорячился, когда заговорил об этом, что мне совершенно необходимо было успокоить его поцелуем). Он любит обнимашки, и тишину, и океан.

– И Тоффи, не забывай о Тоффи, – подсказала я.

– Не-е, я вовсе не сластена.

– Я имела в виду твоего пса!

– Какого пса?

– Гончую, что ты забрал из приюта для животных четыре года назад!

– У меня нет собаки, Роми, и уж тем более по кличке Тоффи.

Я приподнялась на локте и уставилась на него в ужасе.

– Ты хочешь сказать, эта история, она просто, она просто…

– Чушь? Да. Мой пиарщик выдумал ее в свое время. Он сказал, что мне будут больше симпатизировать, и это сделает меня ближе к людям.

Вот это да. Стало быть, нужно вычеркнуть это из моей мысленной картотеки, посвященной Рашу. Должно быть, у меня был очень удрученный вид, потому что он поцеловал кончик моего носа и сказал мягко:

– Это всего лишь шоу, Роми.