Отчаянно волновался.

Если бы не вся эта история? Что? Он бы сам позвал меня?

— Понятно, — буркнула я.

Повернулась, пошла дальше по дороге. Он догнал.

Я вдруг поняла, что действительно хотела бы. Насовсем. Дома меня ничего не держит. Ни любимого человека, ни любимой работы, ни настоящих привязанностей… Там, дома, я все равно не смогу забыть, это не даст мне покоя.

Почему нет? Даже, думаю, денег мне хватит, я как раз копила на новую квартиру… Хороший бухгалтер нужен в любом мире, здесь уж точно. Своя специфика, конечно, но я быстро учусь. Не пропаду.

Если что — вернусь обратно.

Рой шел рядом молча, мне казалось, тоже что-то обдумывал.

— Вера, — сказал он осторожно, — сейчас не самое удачное время.

— Я знаю. Когда уляжется… Это просто мысли, Рой.

— Когда уляжется… — эхом отозвался он. — Если ты когда-нибудь надумаешь попасть сюда снова… если тебе дадут другого куратора, или его не будет вовсе… в той траттории, где мы ужинали, там будут знать, где меня искать, если что. Дай знать, хорошо?

— Хорошо, — едва слышно сказала я.

Хотелось спросить — зачем ему это. Но как спросить? Увидеться… мы так многое уже пережили вместе.

Не стоит загадывать.

На гору мы едва залезли.

Останавливались передохнуть дважды. И первый раз сдался Рой. Устал. Он почти не хромал, и я даже начала забывать… Он казался неуязвимым. Нечеловеком. Но, все же какая бы отличная не была регенерация, а спустя несколько часов — разодранная до кости нога не будет как новая. Я же видела, какое там было месиво, хоть и издалека. А дома потом он очень старался не показывать… Крови, вроде, не было. Но это не значит…

— Отдохнем, — предложил Рой.

И первый устроился в тени под оливой.

Я осознала только, глядя как пытается сесть — стараясь поменьше сгибать правую ногу, опираясь на руки… и руки слегка подрагивали.

Ему лежать нужно. Отдыхать еще несколько дней, а не бегать по горам. Человек бы месяц ходить совсем не смог, а то и больше. Если бы вообще выжил.

— Как ты? — спросила я. — Может быть, не стоило сюда идти…

— Все нормально, Вера. Сейчас, отдохну немного.

Облизал пересохшие губы.

Мне тоже не мешало отдохнуть.

Я села рядом. Так хотелось положить ему голову на плечо, но не решилась. Даже после того, как спала у него на руках. Все равно. Рой — не Марко, с ним все намного сложнее.

Да и не до того. Совсем.

Он сидел, глядя перед собой. У него лоб был мокрый от пота, и зрачки расширились, так, что голубые глаза казались почти черными. Очень больно? Я даже представить не могла.

— Болит? — спросила я.

Он кивнул.

— А у тебя нет какого-то обезболивающего? — спросила я. — Ведь было же? Зачем мучиться?

Он устало фыркнул.

— Есть. Но меня от него клонит в сон и реакция сразу падает. Если вдруг что — я просто не успею… Ничего, Вера, не бери в голову.

Чуть улыбнулся даже.

— Слушай, Рой… — я даже сама удивлялась своей наглости, но не спросить не могла. — Как же вышло, что ты признался в предательстве? Под пытками? Я не верю, что тебя можно пытками сломать…

Да, это слишком самонадеянно. И что я понимаю в пытках… по-настоящему.

Рой вздрогнул, едва не подскочил на месте. Не ожидал такого? Повернулся ко мне и долго молча смотрел. Очень долго. И адское напряжение первых мгновений сменилось почти покоем и безразличием.

— Любой сломается, — глухо сказал он. Но все так же смотрел мне в глаза, словно чего-то ждал.

Это не вся правда.

Я покачала головой.

Что-то дрогнуло в его лице.

— Зачем было отрицать правду? — сказал он, язвительно и горько.

Черт возьми, он ведь ни с кем об этом не говорил. Никто не верил ему.

Или всем было плевать.

— Ты не предатель, — сказала я. — Возможно, я не слишком хорошо тебя знаю, но это я знаю наверняка. Ты не мог. И ты не летал все эти семнадцать лет, потому, что сознание уязвимо в момент трансформации. А ты слишком хорошо знаешь, как это бывает. Это был не ты. Тебя подставили тогда, я не знаю причины, но… Рой, ты не предатель.

Он смотрел на меня… его глубокое, но такое неровное дыхание…

Молчал.

— Как же они сломали тебя? — сказала я.

Он тряхнул головой, словно приходя в себя. Глубоко вдохнул, собираясь с силами.

Отвернулся.

— Пытки можно перетерпеть, — сказал он совсем тихо, голос сухо царапнул. — Главное, убедить самого себя, что ничего с этим невозможно сделать. Это просто есть, и все. Можно орать, можно дергаться как угодно, главное забыть, что можно признаться и остановить. Поверить, что от тебя ничего не зависит. Я бы умер там, и это, наверно, было бы проще для всех. Не вышло. Они привели мальчика. Белобрысого такого, лет четырех, наверно, может, чуть больше, тощего и чумазого. Тино сказал, что купил его у нищих бродяг на площади… — Рой замолчал ненадолго, перевел дыхание. — Сказал: «Давай так, сейчас я буду делать с ним все то же самое, что делал с тобой. А ты посмотришь. Со стороны-то оно красивее. Остановишь, когда хватит. Погляди только, какой хороший мальчик. Он, наверно, совсем как твой. Сколько сейчас твоему? Пять? Было бы жаль, если бы с ним тоже что-то случилось…»

Голос сорвался. Рой запрокинул голову, прислонившись затылком к стволу оливы. Судорожно сглотнул, кадык дернулся. Вздох вышел почти всхлипом. И вдох-выдох.

— Ты испугался за Кита?

Рой кивнул, не открывая глаз. Провел ладонью по лицу.

— Да. И все… Решил тогда, что пошло оно… На кой хрен сдалось мне мое доброе имя, когда так… вообще не сдалось. Никому это не нужно. Сломался. Признался во всем, подтвердил все, что они хотели. И там, и потом на площади, перед всеми. Сказали — на колени встать — встал, сказали — сапоги им целовать и молить о пощаде… Да вообще плевать было. Так резко стало на все плевать…

Крепко-крепко зажмурился.

И я, все же, обняла его. Прижалась щекой к плечу.

Наверно с минуту он совсем не двигался, замер, пытаясь справиться с собой и с теми давними воспоминаниями, со всем этим.

Потом накрыл мои ладони своей, осторожно погладил. Чуть коснулся губами. Нет, в этом не было ничего интимного, только благодарность.

— Ты никому не говорил этого? — сказала я.

Он покачал головой.

— А Кит? Ему тоже? Ты ведь видел его потом?

— Нет. Не видел. Последний раз я видел Кита, когда ему было три года. Дома. Он был таким смешным, только-только начинал говорить. А потом я ушел на войну… а потом — вот уже сейчас. И все.