ручки в сумку и некоторое время задумчиво держит в руках книгу, которую принесла Кортни, прежде чем бросить в сумку и ее тоже. Выходя из библиотечного зала с чувством поражения, она думает о любви, доверии и балансе сил. И о правде. Спускаясь по ступеням, она размышляет о том, что правда, а что неправда в ее собственной жизни, и в голове у нее выкристаллизовываются четыре простые и честные мысли.

Она не станет читать «Как реанимировать ваш брак».

Она не станет искать себе своего личного Генри и ничего уравнивать.

Она запишется к доктору Кэмпбеллу, если Джимми согласится ходить к психологу, а она надеется, что он согласится.

Если эта бабка и завтра будет сидеть на ее месте, она за себя не ручается.

Глава 18

За вчерашний день Бет ничего не написала, и слова, которые она не выплеснула из себя накануне, копились и набирали громкость, пока не достигли оглушительного крещендо, настойчиво распирая ее изнутри, точно весенний паводок, грозящий прорвать хлипкую дамбу. Сегодня утром она проснулась на рассвете, ощущая, что они уже пришли в движение и текут сквозь нее бурным потоком, захлестывая ее с головой, увлекая за собой, вытесняя ее обычные, повседневные мысли, до тех пор, пока не изгнали их все до единой. Теперь Бет не может думать ни о чем другом.

Она приезжает в библиотеку практически к самому открытию, спешит по лестнице наверх и с облегчением видит, что в зале никого нет. Никто не сидит на ее месте. Она устраивается в своем кресле, открывает тетрадь, снимает с ручки колпачок и начинает писать.

Я просыпаюсь и вижу, что уже светло. Я вылезаю из кровати и говорю «доброе утро» дереву за окном, моей коробке с камешками и календарю на стене. Вчера было воскресенье, а сегодня понедельник. По понедельникам Дэниел приходит после обеда.

Я наступаю на каждую ступеньку обеими ногами, пока не прохожу все двенадцать, и вот я уже внизу. Я иду в кухню и сажусь на свое место за кухонным столом. В моей чашке с Барни налит фиолетовый сок, моя вилка и белая салфетка на столе, но на моей голубой тарелке лежат всего два французских тоста с кленовым сиропом, а их всегда три.

Я не могу съесть два французских тоста, потому что на завтрак тостов должно быть три. Я не могу съесть два, потому что, когда их три, значит я закончил есть, а когда их два, значит остановился на полпути, а останавливаться на полпути очень неприятно. Я не могу съесть два тоста, потому что тогда я никогда не закончу завтракать. А если я не закончу завтракать, то я не смогу почистить зубы и поиграть с водой в раковине. А потом не смогу переодеться в сухую одежду на нижней ступеньке. А потом не смогу пойти на улицу качаться на качелях. И не смогу пообедать, потому что не закончил завтракать. И тогда Дэниел не придет, потому что он всегда приходит после обеда.

Если я не съем два плюс один равно три тоста на завтрак, я останусь сидеть за столом навсегда.

МНЕ НУЖЕН ЕЩЕ ОДИН ТОСТ!

Я подбегаю к морозилке и открываю ее. Коробка с французскими тостами исчезла. В морозилке всегда лежит желтая коробка с французскими тостами. А теперь ее там нет. Случилось что-то ужасное. По рукам у меня разбегаются колючие мурашки, и я начинаю бегать кругами внутри своей головы, пытаясь придумать, как сделать так, чтобы в морозилке снова появилась желтая коробка с французскими тостами. Но я слишком быстро дышу, и мурашки слишком колючие, и я не могу думать.

Теперь между мной и морозилкой стоит мама. Она показывает мне пустую коробку от французских тостов. Пустой значит ноль, а ноль французских тостов — это катастрофа. Я взмахиваю руками, по которым бегают колючие мурашки, и стону.

Мама отводит меня обратно за стол и что-то говорит громким и притворно-радостным голосом, но я не слышу, что она говорит, потому что смотрю на свою голубую тарелку. Один из тостов разрезан на две половинки, так что теперь на моей голубой тарелке лежат два средних тоста и один большой, а это еще хуже, чем было, потому что два посередине, а один в начале и их нельзя съесть, потому что это не завтрак. Завтрак — это когда на тарелке три ОДИНАКОВЫХ французских тоста. Я не могу это съесть.

В желтой коробке ноль французских тостов, а на моей тарелке один большой и два средних, а три нет нигде. Везде или ноль, или начало, или середина, а я не могу съесть завтрак, потому что я не закончу завтракать, если тостов не три. Я не смогу одеться и пойти на улицу качаться на качелях, потому что я одеваюсь и иду на улицу качаться ПОСЛЕ завтрака, а позавтракать я не смогу, пока тостов не будет три.

Я знаю, как с этим справиться. Если мама разрежет большой тост на две половинки и потом уберет одну, тогда у меня будет три средних тоста. И тогда я смогу съесть завтрак. Или она может разрезать один средний тост пополам и убрать одну половинку, тогда у меня будет один большой, один средний и один маленький тост. Это не так хорошо, как три одинаковых тоста, но такие три тоста я съесть смогу. Я смогу съесть большой, средний и маленький тост, потому что их будет три, а три — это сколько тостов я всегда ем на завтрак, и это хорошо. Тогда я смогу позавтракать, почистить зубы, поиграть с водой в раковине, переодеться, пойти на улицу, покачаться там на качелях и повидаться с Дэниелом.

Но я не могу подсказать маме, что надо делать, потому что мой голос сломан. И я не могу разрезать большой или средний французский тост на две половинки сам, потому что я не чувствую своих рук. Я не могу перейти в Комнату Рук, потому что я застрял в Комнате Ушей. Я застрял в Комнате Ушей, потому что я слушаю, как кто-то визжит.

Пока я слушаю этот визг, я теряю свое тело. У меня появляется странное смутное ощущение, как будто я поднимаюсь в воздух и улетаю из кухни. Я не хочу подниматься в воздух и улетать. Я хочу три французских тоста. Но у меня нет голоса и нет