Петр не успел до конца отладить систему «правых» доношений от сознательных граждан. Но в рамках культивируемого им «регулярства» царь требовал в указе «О форме суда» 1723 года: «Как челобитные, так и доношения писать пунктами, так чисто, дабы что писано в одном пункте, в другом бы того не было». Таким образом, власть демонстрировала стремление упорядочить доносительство: информацию рекомендовалось располагать в некоей последовательности. Как правило, смысловые куски выделялись нумерацией или пропуском между ними нескольких чистых строк. Правда, ни тогда, ни позже не было выработано общепринятого образца вроде анкеты или бланка с положенными графами.

При вступлении на престол нового государя или государыни регулярно обновлялись формы официальных документов. При Екатерине I, Петре II и Анне Иоанновне доносы в их числе еще не фигурировали; но начиная с 1742 года правила их составления вносились в каждый подобный список нового царствования: «В доношениях, кои будут от доносителей: Ее императорского величества титул писать против того, как и в челобитных. А потом: „Доносит имярек на имярека; а в чем мое доношение, тому следуют пункты“. По окончании пунктов, в прошении писать против того ж, как в челобитных».[225]

Елизаветинский придворный Михаил Марков сделал донос на своих слуг по всей положенной указами форме:

«Доносит двора вашего императорского величества квартирмейстер Михайло Иванов сын Марков, а о чем, тому следуют пункты.

Сего октября 9 дня Ингермоланского пехотного полку сына моего капитана денщик ево Петр Мартынов объявил, что он слышал непристойные слова от моей крепосной бабы Марьи Савостьяновой, что означенная баба говорила. Да он же, денщик, объявил, что еще при том была и слышела баба зятя моего лейб-гвардии Измайловского полку подпорутчика графа Девиэра Наталья Лаврентьева.

И дабы высочайшим вашего императорского величества указом повелено было означенного денщика Мартынова и бабу Савостьянову Тайных розыскных дел в канцелярию принять.

Всемилостивейшая государыня, прошу вашего императорского величества о сем моем доношении решение учинить. Октября 9 дня 1751 году. К поданию надлежит в Тайных розыскных дел в канцелярию. Доношение писал служитель ево Андрей Торопин. К сему доношению Михайло Марков руку приложил».

Для иного незнатного подданного донос становился единственным возможным средством участия в политической жизни, стремление к которому подчас находило отражение в тексте доноса. «По самой своей чистой совести, и по присяжной должности, и по всеусердной душевной жалости ‹…›, дабы впредь то Россия знала и неутешные слезы изливала» – так в 1734 году был воодушевлен своей патриотической миссией бывший подьячий Монастырского приказа Павел Окуньков, донося на соседа-дьякона, что тот «живет неистово» и «служить ленитца».[226]

В более поздние и более просвещенные времена доносы писали уже чувствительнее, отступая при этом от официальной формы с ее «пунктами». «Умышляет на ваше сиятельство, захватя допросить и убить до смерти, и допрашивать вам, государь, их умысел, где находитца Ивана Антоновича брат и сестра, или же были; и то показуя бессовестно во вред всему отечеству и к пагубе; будто беззаконно Елисавета Петровна была императрица, потому что она и Анна Петровна будто до венца прижиты, а от Ивана Алексеевича Анна Ивановна была законная наследница от большого брата Петра Алексеевича. Так извольте рассудить, куда подвергнет могущество своими такими пустыми и злым умыслом, и будто бы 8 человек погубили и бывшего правителя ‹…›. Чорт знает, что болтают; истинно, батюшка, дрожит рука как пишу, изъяснить не в силах. Если же по сему моему доносу, предложа нашей всеобщей матери, учинить строгий распрос Ивану Васильеву сыну Еропкину, то можете узнать его сообщников, ибо он и меня призывал к тому беззаконию под пьяную руку» – так пространно в 1768 году доносил графу Алексею Григорьевичу Орлову автор, пожелавший остаться неизвестным.[227] Прогресс – в литературном отношении – налицо. Доноситель пишет уже в свободной, даже задушевной манере, не стесняется своих чувств («дрожь руки» при составлении анонимки легко объяснима – как раз Алексей Орлов охранял скоропостижно преставившегося в Ропше «бывшего правителя» Петра III), беспокоится прежде всего о державе («вреде отечеству») и отвергает корыстную заинтересованность.

Несмотря на требования законодательства, многие доносы, подобно вышеприведенному, составлялись все же без подписи – как сформулировал его анонимный автор, по двум причинам: «первое – опасаясь строгости ‹…›; второе – не подумали б из домогательства какого-нибудь». Но в данном случае Екатерина II расшифровала автора – по крайней мере, считала им отставного подполковника Николая Колышкина, бывшего преображенского гвардейца и капрала кавалергардов – личной стражи императорских покоев. Государыне он был известен не с лучшей стороны – как «пьяница, игрок и мот»; но все же московскому главнокомандующему П. С. Салтыкову была дана инструкция: «Однако ж как сие дело касается до безопасности, то извольте прежде от него требовать, имеет ли он свидетельство».

Только с упразднением Тайной экспедиции в 1801 году требуемый образец доношений исчез из официальных актов, хотя само зловещее сочетание «слово и дело» уже во второй половине XVIII века постепенно вышло из употребления. Доносить, конечно, и теперь было нужно – особенно по делам, «важность первых двух пунктов заключающим». И по-прежнему благонамеренный доноситель должен был «извет свой представить во всяком месте военному или гражданскому начальнику», но теперь уже в произвольной форме.[228]

За параграфами законов о доносах стояли конкретные люди со своими представлениями, чувствами, переживаниями. Попытаемся нарисовать собирательный портрет доносчика, сделать своеобразный социальный срез и рассмотреть его через призму доноса; определить поводы и реальные побудительные мотивы.

Если исключить немногие случаи явной измены или действительного злодейского умысла в отношении монарха, большинство известных нам по документам Тайной канцелярии казусов ставило человека перед нелегким выбором. С одной стороны, государство (и лично государь) требовало от них бдительности и немедленного исполнения гражданского долга под страхом неминуемого наказания. С другой стороны, рядом с ними находились неосмотрительные – или и вправду чем-либо недовольные – но все же родственники, друзья или соседи, своими словами или поведением «подводившие» себя под пресловутые «первые два пункта». И пусть невольному собеседнику было ясно, что реальной опасности для империи или императора в грубой выходке их приятеля или сослуживца нет, однако страшный закон повелевал доносить – либо самому оказаться соучастником или, по крайней мере, человеком неблагонамеренным, желавшим утаить и «уничтожить» преступление, поскольку о нем непременно доносил кто-то третий.