Тем не менее государь заботился обо всех подданных: «Милосердуя его величество о народе и земском справедливом правлении, не изволил пренебречь потрудится и сие в такой же добрый порядок привесть, как и воинское дело», – для чего учреждалась система коллегий в качестве «земского справедливого правления». Далее в указе излагались основы новой судебной системы, призванной внедрить справедливость в российскую жизнь и избавить государя от потока жалобщиков – для этого создавались надворные суды и Юстиц-коллегия. Обращение лично к государю с жалобами отныне категорически запрещалось под страхом «наказания жестокого» – за единственным исключением: подданные не просто могли, но и должны были по прежнему «указу, публикованному 1715 года генваря 25 числа, доносить его величеству по силе того указа» по первым двум пунктам. Однако для российских граждан XVIII века объявление самим государем борьбы с расхитителями как важнейшего «царского» дела стало поводом для постоянного использования механизма «слова и дела» в противостоянии коррумпированным властям; доносители ссылались именно на указ 1715 года, а не на последующие документы.[196]

Другими актами Петр прямо указывал, на кого его подданные должны были доносить: на «корчемников», нарушавших государственную монополию на винную и табачную торговлю; на фальшивомонетчиков; на разбойников и «пристаносодержателей» (укрывателей) беглых и дезертиров; на рассеивателей «возмутительных писем».[197] Царь решительно взял в оборот и самих дворян, призывая доносить – государственные интересы превыше всего – на уклонявшихся от службы или не явившихся на смотр помещиков, а также на укрывателей беглых крестьян.[198] Именной указ 22 января 1719 года требовал сообщать властям о лицах, «утаивавших» «души» своих крестьян при проведении первой переписи податного населения – «ревизии». При подтверждении доноса предписывалось конфисковать у владельца крепостных «вдвое» против утаенных, которые потом шли в награду ревизорам и доносителям.[199]

Перепись была, по мнению властей, настолько важным делом, что к выявлению преступников подключались даже их крестьяне. Крепостному за такой донос полагалось 5 рублей, а в 1721 году Сенат повелел не наказывать за ложное «доношение» – лучше перестраховаться с проверкой, но не допустить «утайки». Но мужиков больше интересовали не деньги. «Доносители просят о свободности ‹…› от помещиков», – докладывали царю ревизоры. Петр согласился даровать свободу лишь приказчикам и старостам, которые не только выдавали беглых, но и представляли документальные подтверждения – «письма» помещика с распоряжениями таковых принимать.[200] Но после смерти Петра сенатский указ от 4 октября 1726 года предусматривал за «правый» донос на «утайщика»-помещика лишь предоставлять крепостному доносчику годичный срок на поиски нового хозяина; только в случае, если таковой не находился – освобождать, но тут же отдавать в солдаты.[201]

Петр I, как известно, мобилизовал на борьбу с государственными преступлениями и церковь: священникам предписывалось доносить об открытых им на исповеди злодействах или умыслах на их совершение. Инструкция, правда, требовала доноса только в случае отсутствия у виновного раскаяния.[202] Но если истинность раскаяния духовному отцу установить было сложно – она оставалась на совести исповедовавшегося и отдавалась на суд Всевышнего, – то недонесение за объявленное на исповеди преступление грозило священнику земными карами. Вполне уместным, с точки зрения царя, было превращение храма в присутственное место: в 1723 году он разрешил духовным лицам принимать доносы по государственным преступлениям прямо в церкви.[203]

Императора огорчало, что с доношениями по «первым двум пунктам» подданные не всегда торопились. Объявленный из Сената 28 апреля 1722 года именной указ, который надлежало «во всех губерниях и провинциях публиковать всенародно», с прискорбием извещал, что жители Пензы не пожелали вступиться за своего государя: некий злоумышленник «кричал всенародно многие злые слова, касающиеся до превысокой чести его императорского пресветлого величества и весьма вредительные государству»; сбежавшиеся на крик «людей немалое число» не только не пытались схватить преступника, а даже не побежали к властям с доносом. Все же нашелся один честный доноситель – посадский Федор Каменщик, и за исполнение гражданского долга получил 300 рублей, пожизненное право беспошлинной торговли и особое указание властям впредь его «от всяких обид охранять».

Для стимулирования гражданских чувств указ повелевал немедленно хватать подобных злодеев-агитаторов и приводить «в города к правителям». Те были обязаны, сковав их в ручные и ножные железа, не расспрашивая, присылать в Тайную канцелярию или в Преображенский приказ. «А ежели кто проведает за кем, что он тайно некоторое зло производит, и на таковых доносить в городах командирам, а им, командирам, весьма скоро тайным поведением оных злодеев сыскивать и, не расспрашивая, присылать в означенные канцелярии».

Указ не только поощрял донос, но и ужесточал кару за недонесение: вместо существовавших по предшествовавшему законодательству вариантов наказания – казни и кнута – провозглашалась безусловная смертная казнь с конфискацией движимого и недвижимого имущества. Расхваливая пользу доноса, указ пытался смягчить неприятную, но по закону обязательную процедуру, когда доносчика вместе с оговоренными немедленно арестовывали и закованными высылали в Тайную канцелярию или Преображенский приказ: теперь доносчика разрешалось отправлять с некоторым комфортом – «за поруками» или «за провожатыми под честным арестом».[204] Правда, на практике «честной арест» ничем не отличался от обычного; никто не отменял и пытку доносчика при расхождении его показаний со словами ответчика.

Донос в качестве святой обязанности подданного утверждался в тексте присяги, которую до 40-х годов XVIII столетия приносили все подданные империи и даже крепостные (последних лишили этой обязанности после воцарения Елизаветы). Военный, чиновник или простой обыватель, присягая, торжественно обещал: «О ущербе же его императорского величества интереса, вреде и убытке, как скоро о том уведаю, не токмо благовременно объявлять, но всеми мерами отвращать и не допущать тщатися буду».