Её поведение превращало всё происходящее в сюрреализм, будто мне довелось стать героиней одной из картин Бунюэля, где сны и фантазии постепенно прорастали и укоренялись в реальности, становясь неотделимыми и неотличимыми. Я щипала себя за руку, надеясь вот-вот проснуться в своей постели и только рассмеяться тому, какой бред успела увидеть.

Но случайно порезанный листами палец изредка саднило, в носу слегка свербило от буквально въевшегося запаха муската, исходившего от Романова, а рука то и дело тянулась ко лбу, нерешительно касаясь того места, где недавно оставили невидимый след чужие губы. И всё это было по-настоящему, как и дёрганая, возбуждённая Колесова, ёрзающая на соседнем стуле.

— Я написала Рите, что мы не пойдём на обед, — поставила меня в известность Натка, не посчитав нужным даже на секунду оторвать взгляд от телефона. Я начинала паниковать и злиться, еле сдерживая желание применить недавно полученный урок и послать подругу на хер, но, уже открыв рот, резко одёргивала себя. Мне нужно было докопаться до правды, а проще всего это сделать, согласившись составить ей компанию. К тому же, насколько бы неадекватным не стало её поведение, я всё равно искренне переживала за неё, не решаясь подло оставить одну в таком эмоционально неустойчивом состоянии.

Я всеми силами выуживала из задворок памяти что-либо, касающееся внезапно вскрывшихся отношений Наташи с каким-то парнем, но упорно не могла припомнить хоть одного намёка о подобном. Более того, всегда выслушивая от неё местами агрессивные, местами саркастичные замечания по поводу чрезмерной роли мужчин в жизни современных женщин, давно уже приписала ей лёгкую степень сексизма и ярый феминизм. Сложно описать, насколько после такого не укладывались в моей голове её восторженные вздохи о загадочном богатеньком красавце, так сильно не нравившемся никому вокруг.

Но само имя Ян казалось смутно знакомым, оставалось лишь вспомнить, откуда?

— Зайдём к тебе сразу после уроков, переоденешься во что-нибудь… свободное. Там будет небольшая тусовка для своих на квартире, — спустя какое-то время подала голос Ната, говоря таким уверенным и властным тоном, словно она недавно выкупила меня в рабство. Меня покоробили такие мысли, но обиду вышло быстро проглотить, а для достоверности и заесть сверху конфетой, последней найденной в сумке. — А потом ко мне, я тоже переоденусь, и заодно покажемся моей маме, чтобы не вызывать лишних подозрений. Ты родителям уже сказала? Мы вряд ли освободимся раньше восьми, не будет проблем?

Я готова была расцеловать её в ту же секунду за великолепный и, возможно, единственный шанс избежать похода на непонятную квартирную тусовку, одна мысль о которой отзывалась пробегавшим по коже холодком. Подобные вечеринки «для своих» точно не моё, ведь даже в компании Кости и его друзей зачастую было некомфортно, не говоря уже о совсем незнакомых людях.

— Забыла! Сейчас как раз наберу маме! — воскликнула я, еле скрывая радость, и поспешно выбежала в коридор с телефоном в руках.

На ходу набирая нужный номер, я ринулась к лестнице, вопреки недавно данным себе клятвам направляясь на этаж выше, к кабинету лингвистов, где надеялась всё же застать Риту на этот раз. Страха снова попасться на глаза Марине или Диме не было — настолько посредственными начинали казаться все связанные с ними проблемы.

Далеко идти мне не пришлось. В лестничном пролёте стоял, лениво подпирая спиной стену и сцепив от раздражения зубы, Слава Чанухин. Сразу за ним Максим что-то ожесточённо втолковывал покусывающей губу от волнения Марго, будто сгорбившейся под его яростным натиском.

Я уверенно шагнула на одну ступеньку вверх, когда наши со Славой взгляды на мгновение встретились. Он тут же отвернулся и шепнул что-то Иванову, тот напрягся и замолчал. Рита выглянула из-за его плеча, послав мне короткую и приободряющую улыбку, наверняка призванную сделать вид, что всё нормально.

Чувство внезапно возникшего удушья вынудило меня остановиться. Пальцы вцепились в перила, слегка соскребая с них чуть потрескавшуюся краску, чешуйки которой тут же прилипали к коже. Горло сдавливала огромная сильная ладонь обиды, завлекающе-бархатным голосом страстно нашёптывающей мне на ухо: «Ты им помешала. Тебя там не ждут». Оказалось намного проще отдаться в распростёртые объятия этого губительного чувства, согревающего тело расходящимся из груди огнём ревности, чем пересилить себя и подойти к людям, которых я называла своими друзьями и которые явно были мне не рады.

Особенно больно почему-то было смотреть на широкую спину, обтянутую белоснежной рубашкой, и с особенным трепетом ожидать, когда же её обладатель решит развернуться ко мне лицом. Секунды превратились в капли смертоносной лавы, медленно стекающей по телу и прожигающей его насквозь.

Ведь он не оборачивался специально.

— Алло, — мамин голос в прижатом к уху телефоне прервал размеренные долгие гудки, а заодно заставил резко вынырнуть из затягивающего болота ужасно неоднозначной ситуации, из которой у меня не оставалось возможности выйти с достоинством.

— Мам, привет! Я тебя предупредить хотела… — фальшивая радость слишком явно сквозила в несвойственно тонком и высоком для меня голосе, но это уже мало волновало. Развернувшись, я пошла обратно к своему кабинету, к ожидающей моей помощи Наташе и к новым неприятностям.

***

Не покидало ощущение, что рука до сих пор сжимает перила, вот только земля резко ушла из-под ног, и я так и зависла в воздухе с этой единственной ненадёжной точкой опоры под пальцами и со взглядом, прикованным к неестественно застывшим фигурам, словно передо мной стояли вовсе не люди, а их наспех сделанные восковые копии. Чёртов уголок в музее мадам Тюссо, а не лестничный пролёт.

Мной двигало вовсе не разочарование. Чистый и прозрачный, как вода в горных реках, эгоизм. Задетое чужими тайнами самолюбие, с юношеским максимализмом отмахивающееся от слабых попыток вспомнить, как я сама всем врала, не желая озвучивать болезненную для себя правду.

Я падала, падала, падала в омут обиды, злости, нелепых предположений и самобичевания, даже не пытаясь остановиться. Наверное, мне просто чертовски необходимо было поддаться инстинкту саморазрушения именно сейчас, когда проще сжечь всё дотла, чем методично решать поступающие проблемы одну за другой, продираться сквозь плотно спутанный комок взаимоотношений с окружающими и собственных противоречивых чувств. Мне не дано стать бойцом по жизни, отстаивать свои права или вгрызаться в иррациональные доводы окружающих, защищая свою точку зрения, зато стать жертвой — всегда к вашим услугам.

Покорно лежать на рельсах, с тоской наблюдая приближение на всех парах несущегося поезда? Взять в руки взрывчатку и подождать до десяти, прежде чем тело разнесёт на ошмётки? Посидеть неделю на дне колодца, пока какие-нибудь мерзкие твари не начнут отщипывать мясо по кусочкам. О да, я могу, я готова! Больше пафоса, больше драмы, больше никому не нужных страданий и, конечно же, жалости со стороны окружающих.

Может быть, поэтому я на самом деле так настойчиво скрывала смерть брата? Получить максимум сострадания, этакий карт-бланш, оправдывающий все мои прошлые, настоящие и будущие промахи, сволочные замашки и истеричные выходки. Вон, даже такая мразь как Иванов в итоге повёлся…