– И что? – Элинор коснулась его руки.

– У них там очень мало правил. Пожалуй, только одно, самое главное – стремление каждого человека к правде. А поскольку ты знаешь, как я ненавижу всякие правила, то можешь понять, как для меня это привлекательно. Кроме того… – Джозайя поднес ее руку к губам и поцеловал ладошку. – Кроме того, мне не нравится покидать дом ради пищи духовной, а англиканская церковь отказывается размещать викария в спальне.

Элинор рассмеялась, игриво ущипнув его за плечо свободной рукой, но не отстранилась, когда он начал расшнуровывать ее платье.

– Ты полон противоречий! – воскликнула она.

– А… поняла? Да, это правда. – Он наклонился, чтобы поцеловать ее в шею. – Но прямо отвечая на ваш вопрос, мисс Бекетт, скажу следующее: нет, я не язычник.

– Мистер Хастингс… – Элинор спустила с плеч платье.

– Да, мисс Бекетт… – Джозайя наслаждался такой шутливой официальностью.

– Сэр, как вышло, что вы не женаты?

Джозайя пожал плечами.

– Ну и тема, мисс Бекетт.

Элинор залилась румянцем.

– И все-таки – почему?..

– А как вышло, что вы не замужем? – спросил Джозайя.

Элинор весело рассмеялась:

– Но ведь я единственная дочь эксцентричного химика! Если у меня и были поклонники, я их пропустила. А к тому времени, когда решила присмотреться… вмешалась судьба.

– В таком случае я благодарен Провидению за ту тропу, которая привела тебя сюда, Элинор. – Спустив с нее платье еще ниже, Джозайя приподнял свою красавицу и усадил на край кровати. – Да, я крайне благодарен!

– Вы никогда не говорите о своем прошлом, мистер Хастингс. Я по крупицам выуживаю его из вас и постоянно задаюсь вопросом: о чем вы еще умалчиваете? А может, вы умышленно напускаете таинственности, чтобы подогреть мой интерес к вам? Или у вас действительно есть какие-то мрачные тайны?

– И это говорит женщина, которая поведала о своей жизни так мало, как только могла, перед тем как сесть в мою карету?

– Только потому, что прежней моей жизни больше не существует. Что толку с тоской вспоминать счастливые дни и родителей, воссоединившихся на небесах?

– Что за человек обманул твоего отца? Ты не думала возобновить судебный процесс и восстановить его честное имя?

Элинор замерла, и Джозайя тотчас пожалел, что задал этот вопрос.

– Прости, Элинор. Я не хотел причинить тебе боль.

– Нет, вовсе не боль я испытываю. – Она прижала его ладонь к своей щеке – словно хотела остудить жар румянца. – Это угрызения совести. Однажды вечером я шла мимо одного особняка…

– И что же? – спросил Джозайя.

– Это было… слишком. От яркого света, лившегося из окон, я почувствовала себя такой замерзшей, одинокой… и никчемной. – Элинор тяжко вздохнула. – Мне захотелось швырнуть камень в окно гостиной мистера Томаса Келлера или выкрикнуть громко имя своего отца, чтобы стряхнуть эту семейку с их насеста.

– И ты это сделала?

– Конечно, нет! – воскликнула Элинор. – Что из этого вышло бы? Родителей не вернуло бы, а меня отправили бы в сумасшедший дом.

– Правосудие могло бы стать бальзамом и унять твою боль. Возможно, восстановление…

Она решительно покачала головой:

– Нет! Я могу лишь мечтать о том, чтобы как-то наказать этого человека, но заниматься этим… Нет, не желаю. Крестовые походы расточительны и бессмысленны. Отец хорошо меня этому научил.

– Так все твое смущение вызвано тем, что однажды ты прошла мимо дома этого человека? – Джозайя не мог удержаться от мысли о своем друге Гейлене. В отличие от мисс Бекетт Гейлен Хоук выбрал отмщение… и едва не потерял все, что было ему дорого. – Ты мудрая женщина, Элинор.

– Нет, просто упрямая.

– Упрямая?

– Да, именно. И я больше ничего не отдам из своей жизни этому злодею. Келлер и так уже слишком много забрал у меня. Забрал счастье и будущее. К чему мне думать о нем и портить себе жизнь, когда я нашла радость здесь, с тобой?

– Тогда я больше не стану упоминать о нем. – Джозайя провел рукой по ее плечу, осторожно спустив рукав сорочки. – Спроси меня о чем-нибудь еще, Элинор.

– Расскажи, почему ты перестал рисовать женщин.

– Ох, это не слишком приятная история, Элинор. Спроси о чем-нибудь другом.

– Не всякая история должна развлекать, Джозайя. Я выслушала бы все твои истории, если бы это означало, что узнаю тебя лучше, мистер Хастингс.

– Что же, хорошо. – Он вздохнул, прилег на кровать и уставился в потолок. Воспоминания проплывали перед его мысленным взором, и какое-то время он молчал, затем тихо сказал: – Хотя понимаю, что в результате ты, возможно, станешь хуже думать обо мне и лишишь меня… дневных радостей.

– Теперь ты просто обязан мне об этом рассказать! – Элинор игриво ущипнула его за плечо.

– Уу-ух! Какой настойчивой ты становишься… – Джозайя поцеловал ее в нос.

– Говори же, Хастингс!

– Ну… тогда идем. – Он поднялся, закутал Элинор в свой халат, затем подхватил ее на руки и, прижимая к груди, вынес из комнаты.

– Куда мы?

– Помолчи, дорогая.

Джозайя не стал зажигать свечу. Он хорошо знал дорогу, так как шаги его были множество раз посчитаны и пересчитаны. И сейчас он нес Элинор без опасений споткнуться; нес, наслаждаясь жаром ее тела и теплом рук, обвивавших его шею. Босой ногой он толкнул дверь в маленький кабинет, где редко бывал, и осторожно опустил любовницу в мягкое кресло. Это была комната без окон, темная даже днем. Джозайя нашел спички в верхнем ящике стола и зажег маленькую лампу.

– Не могу вспомнить, когда в последний раз был в этой комнате, – пробормотал он с усмешкой.

Он мгновенно понял, что портрет на стене ожил, и возглас Элинор подтвердил это. Джозайя едва взглянул в направлении картины: для него ее чары давно развеялись, – Элинор же сейчас оказалась в их власти.

– О Боже, какая красавица!

Темноволосая женщина в образе греческой богини небрежно держала в руке виноградную гроздь. Это была пышная красавица, облаченная в скандально скудные одежды, которые больше открывали, чем скрывали. Черты ее казались дерзкими, огромные глаза цветом напоминали коньяк, а сочные винно-красные губы в форме лука молили о поцелуе.

– Да, Дейзи была красавицей.

– Теперь я почти страшусь услышать твою историю.

– Не нужно бояться. – Джозайя прикрыл глаза. – Я вырос в провинции, а мой отец, как я тебе уже говорил, входил в круг местной аристократии. Наши семейные устои, думаю, были идеальными для подростка, и мы с братьями часто бродили по округе, удирая от сестер. Отец ворчал, что у нас слишком много свободы, хотя я до сих пор не понимаю, что это означало. Как может быть слишком много свободы для мальчишки?